Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Уже перевалило за полночь, однако все Фортуны пошли в дом Тони Кардамоне. Их поджидала жена Тони, Пина – сонная, она явно обрадовалась гостям, весь стол закусками уставила. Тут и котлетки из баклажанов, и сыр проволоне, и маринованные грибы, и жареные перчики. И разная рыба – анчоусы, сардины, треска в панировке. Рождество, как-никак; праздник. Тетушка Пина приготовила феттуччини и овощное рагу (горшочек был завернут в плед, чтобы оставаться горячим). Вот, значит, как питаются американцы итальянского происхождения! Наверное, когда они эти блюда поглощают, им кажется, что они снова на родине – даром что в Италии ничего подобного и не нюхали.

После кошмарного ожидания в порту Стеллу наконец-то отпустило. Лишь теперь она поняла, до чего голодна. Зато после еды навалился сон: вот-вот отключится, прямо за столом, на стуле с нарядной обивкой, и всю ночь так сидя проспит. Ровно в тот момент, когда держать глаза открытыми стало невмоготу, отец поднялся и велел всем идти к машине – кузен Тони отвезет их домой.

Здание, к которому они подъехали, было такое же большое, как и дом Тони Кардамоне, однако на улице горело меньше фонарей. По выщербленным ступеням Фортуны поднялись на третий этаж, причем Тони втащил Ассунтин узел. Затем он тепло попрощался и уехал. Стелла еще подумала: странно, что такой славный человек – родной брат тети Виолетты, этой злюки с колючим взглядом.

На лестничную площадку выходили две двери. Антонио достал большой серебристый ключ и отпер квартиру, из которой пахнуло сквозняком. Так вот оно, новое жилище. Антонио нашарил выключатель – неопрятная гостиная озарилась электрическим светом. Сразу стало ясно: женской руки тут нет, некому до сих пор было навести уют, который скрашивает людям жизнь.

Стелла и Тина проследовали за отцом по коридору.

– Вот ваша комната, девочки, – сказал Антонио, распахнув перед ними дверь. – Только ваша; мальчики будут спать отдельно. Ну, нравится? Небось получше, чем в деревне, а?

Сестры ни звуком, ни кивком не подтвердили, что здесь «получше». Антонио провел дочерей в ванную и спустил при них воду в унитазе.

– Зацените – не один ватерклозет на весь дом, а наш, личный! Главное, не засорить. А то сантехник кучу денег берет за прочистку, каналья этакий.

Стелла с Тиной переглянулись. Кто это – сантехник? И как поступать, чтобы не засорить эту белую фаянсовую чашу? Ладно, утром разберутся.

Наконец Антонио удалился. Стелла плюхнулась на кровать, сбросила туфли. Пока она растирала ступни, Тина тупо смотрела в открытый чемодан.

– Оставь, Козявочка, – сказала Стелла. – У меня сил нету. Засыпаю совсем. Завтра распакуемся.

– Ты права, – кивнула Тина и вдруг заметила штору. – Ой, у нас в комнате настоящее окошко!

Тина отдернула штору – и замолкла, по всей вероятности, впала в столбняк. Стелла, забыв про усталость, подскочила к сестре.

Почти под самым окном тянулся сетчатый забор с колючей проволокой, а за забором… за забором были лачуги. Много лачуг. Сверху казалось, они не рядами стоят, а кучей свалены. Замусоренное пространство освещал костер, сложенный из всякого хлама. На жестяных кровлях плясали оранжевые отблески. У костра сгрудились люди, закутанные во что попало. Как, наверное, им холодно в эту зимнюю ночь, ведь лохмотья не греют, не могут греть! А какие у них замурзанные, изнуренные лица! Стелла вспомнила цыган в Никастро – пеструю, востроглазую толпу. Ее затошнило.

– Это что же, – начала Тина, и тотчас от ее дыхания запотело холодное стекло. Голос как будто надломился. – Это здесь нам теперь жить?

Пятой недо-смерти предшествовал сон.

Июльским утром сорок первого года, на заре, когда небо приобретает размытый лавандовый оттенок, Стелла пробудилась первая. Их с Тиной ждала работа на табачной плантации. Пусть Тина еще поспит, решила Стелла, глядя, как сестра во сне пустила слюнку – видать, что-то приятное ей пригрезилось.

Стелла взяла керамический таз для умывания, сходила на кухню, принесла воды. Таз она поставила на прикроватную тумбочку, служившую туалетным столиком. Действительно, здорово, что они с Тиной спят и прихорашиваются отдельно от братьев, избавлены от необходимости терпеть шум и резкий запах мальчишеского пота. Тем утром, во сне – ибо это был сон – Стелла, обтираясь мокрой губкой и уделяя особое внимание потайным местечкам, поглядывала в старенькое зеркало с голубой рамой. Девушка была на себя не похожа, но для сна это ведь нормально.

Что в комнату вошел мужчина, она сообразила не прежде, чем послышался щелчок дверного замка. В первое мгновение Стелла почувствовала одну только досаду. Она прикрыла грудь локтем, а губку на интимном месте удерживала сжатием бедер. Вот сейчас вторженец извинится и выйдет. Он просто ошибся. Как бы не так. Мужчина стоял между дверью и Стеллой, протянув к Стелле мощные руки – будто в клетку ее хотел заключить. Тут-то девушка и поняла: он сюда нарочно пришел.

– Тина! – крикнула Стелла.

Межкомнатные стены, так легко пропускавшие любой шум, создаваемый братьями, впитали Стеллин голос без остатка.

– Тина!

Сестры не было рядом. Невообразимая ситуация для яви, предсказуемая – для сна.

Мужчина поднес палец к губам: дескать, тише! Силуэт его был расплывчат, как тень, но черные зрачки зловеще сверкали. По Стеллиным бедрам пошла рябь трусливой дрожи. Стелла чувствовала себя беспомощной, как вещь, выставленная на продажу.

Ее тело постигла судорога; но это – во сне. (Настоящая Стелла, спавшая рядом с Тиной, вдруг нещадно лягнула сестру.) Мужчина в два шага преодолел расстояние между дверью и Стеллой. Его загрубелые лапы сомкнулись, будто клещи. От прикосновения Стеллу затошнило. О намерениях мужчины гадать не приходилось – им двигала похоть. И – вот ужас! – похоть очнулась и в Стелле, ее тело отозвалось на объятие. Никто никогда не трогал Стеллин израненный живот мозолистыми руками; откуда же ей знать, что при этом чувствуешь? Тем не менее она знала – и это было гаже всего.

Ладонь легла ей на плечо, мужчина развернул Стеллу к себе. Она бы и рада была сопротивляться, однако руки и ноги не слушались, скованные предательским сном. Локоть, которым Стелла прикрывалась, столь тесно прижался к ее бюсту, что одна пышная грудь выскочила из тисков, и получилось, что Стелла ее как бы преподносит: бери и тискай. С ужасом Стелла увидела, как растекается всегда четкий околососковый круг, как обмякает, словно втягиваясь внутрь, всегда упругий, почти острый сосок.

Тогда-то Стелла и обезумела. Больше не стыдясь наготы, оставив жалкие потуги прикрыться, она отняла от бюста локоть и обеими руками толкнула мужчину. Путь к двери был отрезан, и Стелла вспрыгнула на подоконник, замерла, вцепившись в оконную раму. Ноги она старалась не расставлять, но это было невозможно – терялось равновесие. Поневоле между ног появилась щель, в которую с улицы тянуло холодом. Мужчина тряхнул головой и не спеша пошел к окну. Все не так, все кошмарно. Нет, нельзя, нельзя этого допустить! Обе заскорузлые ладони сомкнулись вокруг Стеллиного предплечья.