Дмитрий Стахов - Сон в начале века

После заключительных слов Половинкина-второго начались овации. Гости, вдохновленные силой духа рассказчика, его волей к жизни и способностью находить выход из самых безнадежных ситуаций, рукоплескали стоя. А пример для подобного выражения восторга подал Половинкин-первый. Это Половинкин-первый гаркнул «Ура-а-а!», подбивая коленями стол, поднялся, снова гаркнул, и вот тогда встали все, и восторженное единение всех было впечатляющим.

Половинкин-второй оставался на своем месте, и на его лице блуждала скромная и застенчивая полуулыбка. Начали резонировать хрустальные люстры, а хрустальные бокалы загудели на разные голоса. Половинкин-второй поднял руки, таким образом пытаясь призвать всех к спокойствию. Тщетно! Восторги собравшихся только усилились.

Тогда Половинкин-второй сделал знак охране и лакеям. В зал были внесены громадные серебряные чаны с холодной водой; с ними лакеи стали ходить вдоль столов, а охранники, деликатно и с полнейшим уважением к гостям, зачерпывали большими золотыми ковшами воду и плескали ее в лица собравшимся. Только таким образом удалось вернуть всех на места и восстановить тишину.

Половинкин-первый, будучи умыт водой, утерся рукавом, смахнул воду с бровей, пригладил волосы и, словно оголодав, руками схватил с тарелки кусок осетрины и запихнул его в рот. Бедолага же получил свою порцию воды как раз в тот момент, когда собирался по примеру Половинкина-первого крикнуть «Ура-а-а!» Поэтому бедолага долго отплевывался и откашливался, отсмаркивался и отрыгивался. Оба они, занятые каждый своим, и не заметили, как сопровождаемый ближайшими охранниками, к ним подошел Половинкин-второй и вручил каждому по новому подарку и сказал, что ждет их завтра обязательно, а теперь, если они желают, то могут ехать и что машина для них готова.

И Половинкин-первый с бедолагой простились с Половинкиным-вторым и его гостями, спустились вниз, сели в машину, машина взяла с места, выкатила из ворот усадьбы Половинкина-второго и полетела к городу, с каждым мгновением все убыстряя свой ход. И Половинкин-первый начал понимать, что Половинкин-второй не просто человек богатый и влиятельный, но и выдающийся, что даже поверхностное знакомство с Половинкиным-вторым может оказаться очень полезным. Когда такое понимание пришло к Половинкину-первому в полной мере, он поделился им с бедолагой.

Но бедолага, оказывается, спал и во сне подергивался всеми конечностями, дрожал всем телом и что-то бессвязное бормотал. И Половинкин-первый подумал, что бедолаге, судя по всему уже не верящему ни в перспективы, ни в людей, вряд ли нужны соображения о Половинкине-втором, вряд ли бедолага даже помышляет о том, чтобы свое положение изменить, чтобы стать его хозяином, и посему оставил бедолагу в покое.

Тут машина остановилась возле бедолагиного дома, шофер распахнул дверцу, они вместе с Половиникиным-первым растолкали бедолагу, бедолага, с трудом понимая, что с ним происходит и куда его привезли, вышел, шофер дверцу захлопнул, машина уехала, а бедолагу стошнило, и икрой, и осетриной, и картофелем, и водкой, и апельсиновым соком, и всем-всем, что ел он и пил у Половинкина-второго, а когда бедолага протошнился, то вошел в подъезд и поднялся на лифте на свой этаж.

Двери раскрылись, он сделал шаг-другой на площадку и сразу понял: справа и сзади, выше него, на лестнице, кто-то стоит. Бедолага сгруппировался, мышцы ног напружинились, в мгновение ока тело взлетело вверх, вверх и влево, оказавшись за лифтовой шахтой, бедолага выхватил из потайного кармана куртки маленький тупорылый револьвер. Бедолага был готов к отражению нападения, но нападения не последовало: тот, кто стоял на лестнице, не стал преследовать бедолагу, не стал в него стрелять, метать в него гранаты или остро заточенные ножи. До бедолаги донесся голос особы женского пола: «Папа! Это я! Папа!», и бедолага понял, что на лестничном пролете стоит его собственная дочь, существо любимое, дорогое, редковидимое.

Бедолага спрятал револьвер, вышел из-за лифтовой шахты, а дочь спустилась вниз. Вид отца не обрадовал дочь, но она улыбнулась и подставила щеку для поцелуя:

— Вот, шла мимо. Думаю — зайду.

Касаясь губами щеки своей дочери, бедолага обратил внимание, что на лестнице переминается и какой-то молодой человек, который явно притащился сюда вместе с его дочерью. Бедолага испытал неприятное чувство: дочь его последние три или четыре раза, а может быть — и пять, приходила с молодым человеком, каждый раз — с другим, но он достал ключи и кивнул в сторону двери своей квартиры:

— Ну, пойдем!..

Они вошли в квартиру. Из темноты сверкнули глаза скорпионов, дочь привычно ойкнула, бедолага зажег свет. Слышно было, как скорпионы закрутились в своей банке, а из-под стоявшей в прихожей табуретки врассыпную бросились бежать мелкие, какие-то полудохлые тараканы. «О, не иначе соседи морилку рассыпали!» — подумал бедолага и зычно, так что дочь вновь ойкнула, скомандовал:

— Тараканов! Лови!

Новый приятель дочери оказался бойким и команду выполнил сразу, с хорошим результатом: в его плотных ладонях тараканов оказалось вполне достаточно для небольшой скорпионьей закуски. Бедолага посмотрел на него с некоторым интересом — прежние дочкины парни тараканов ловили плохо. Собственный бедолагин улов был небольшим — штучки три-четыре, но скорпионы утолили голод, а потом это смогли сделать и люди: дочка принесла с собой много всякой снеди, была даже и бутылка виски, который сам бедолага очень любил.

Он сидел и любовался дочерью. Дочь у бедолаги была красивой, умной и очень несчастной.

— Ну и что мать? — спросил бедолага.

— Я убью ее на хрен! — сказала дочь и мягкие черты лица ее приобрели жесткое и беспощадное выражение.

Бедолага вздохнул: если бы не неотложные дела, он сам бы сделал это с удовольствием. Дочь посмотрела на отца и погладила его по щеке.

— Что с тобой опять случилось, папа? — спросила она.

— Упал, — сказал бедолага. — Ноги меня плохо держат в последнее время.

— Мы у тебя останемся, папа? — спросила дочь.

— Оставайтесь, — разрешил отец, — не гнать же вас на улицу!..

Половинкин-первый проснулся от того, что Абуянчикова включила звук телевизора на полную мощность. Шла программа новостей. Половинкин протер кулаками глаза и увидел, что показывают лежащее на асфальте тело в полуспущенных штанах, в задранной кверху рубашке, со съехавшим набок галстуком, в одном только ботинке, тело, из-под которого текла темная, почти черная кровь. Корреспондент говорил что-то слишком громко, так громко, что и разобрать было нельзя, а когда репортаж закончился, Абуянчикова нажала кнопку на пульте и в тишине возвестила: