Гарий Немченко - Отец

И еще я хочу сказать, что если этот наш завод вышел не совсем такой, как хотелось бы, что не все у нас было по-человечески, то не одни мы в этом виноваты — разве мы сами не хотели бы работать умом да ладом, да с умным планом, да с четким снабжением, а не так, как приходится — по-партизански, рывком, нахрапом?

Скажете: вот взялся. Больше не буду.

Просто я хотел сказать, что у нас на Авдеевской наступил тогда разворот, наступило то самое горячее время, когда пора принимать строгие решения…

На стройку приехали два замминистра — строительства и черной металлургии. Несколько дней разбирались с положением дел, а потом собрали совещание, на котором неизвестно кого было больше: то ли наших, авдеевских, а то ли начальства из Сталегорска да руководства из области.

Сперва короткий, но злой доклад сделал начальник комплекса, его дополнил генподрядчик, а потом наступила эта предгрозовая тишина ответственных совещаний, которую на секунду разделил размеренный, почти гипнотический голос замминистра строительства:

— Кто, товарищи, выступит?

Видели бы вы последние наши рапорта на комплексе! Только и того, что начальники управлений да их главные не раскрашивали себе лица какой-нибудь военные действия обозначающей краскою — все остальное было… А здесь сидели тихо, никто в драку не лез, все пока ждали, как оно дальше пойдет да чем обернется.

Тут-то и поднял руку наш Травушкин.

Директор завода, сидевший в президиуме, явно поморщился, и разом поскучнели лица у управляющих трестами. Замминистра наклонился к начальнику комплекса, и тот негромко сказал:

— Травушкин, куратор заказчика.

И тот плавно повел рукою, словно отделяя старика от остальных:

— Прошу вас, товарищ Травушкин.

За несколько дней перед этим та самая статья Травушкина, которую он сочинил лежа в больнице, появилась в нашей «Новостройке». Газетенка эта — под стать всей Авдеевской площадке — тоже, надо сказать, партизанская, еще с тех пор, как редактором в ней был тот самый Нестеров, который сидит теперь дома да книжки про нас пишет, нет-нет да и появлялось в ней что-либо такое — о мировых проблемах… Так и тут.

Статья называлась «Первооснова», и нетрудно догадаться, что речь в ней шла о труде, и размышления свои Травушкин начинал, надо полагать, со времен Киевской Руси и рассуждал, опять же, о татарском иге, о его пагубных последствиях, потому-то, мол, и пришлось крестьян в России закрепощать, чтобы заставить работать. Где-то между строчек было, что Травушкин и многое другое объясняет проблемами больше всего экономическими, и вообще он как-то так: великие, мол, беды были с нами и еще быть могут, если не научимся, наконец, работать как следует. И сейчас, мол, самая пора этим заняться: на ноги мы уже стали крепко, тут-то и можно позволить себе оглянуться на то, что и как нами сделано, и хорошенько, не торопясь, подумать, как жить дальше. Нынче это, мол, важно как никогда, если соперничество между Россией да Америкой переходит все больше на мирные рельсы, если все будет решать труд, и только труд… И дальше он все о трудовом воспитании, о том, что заниматься им надо уже с пеленок. Некоторые, говорит, молодые мамы собирают ребенка в ясли и приговаривают при этом: и Коленька, мол, наш тоже на работу! А подумала мама перед этим: нравится сынку в яслях? Хорошо ли? Если ребенок уже привык, идет с радостью, и ясли хорошие, тогда припевайте ему, говорит, это, насчет работы, пожалуйста. А если он, как часто бывает, с неохотою туда идет или с плачем, воздержитесь, мол, о работе упоминать, не надо, чтобы у ребенка при этом слове не возникали потом отрицательные эмоции. Наши, мол, младшие школьники на уроках труда клеят из картона всякие финтифлюшки, а потом уносят домой, чтобы мама с папой полюбовались. А не привыкнут ли они так постепенно к тому, что плоды своего труда надо всегда нести домой. Не будут ли то же самое проделывать, когда вырастут да пойдут на завод?

Почему я это особенно хорошо, насчет малышей, запомнил, потому что подумал, когда прочитал: любопытно! Сам Травушкин живет бобылем, нет у него в Сталегорске ни детей и ни внуков, а вот обо всем-то, выходит, знает, значит, где-то услышал, обдумал, вник…

Все Авдеевские тоже, конечно, читали эту статью, а потому смотрели сейчас на старика с интересом: что он такое — на этот раз? Может, сядет на своего любимого конька? Начнет сейчас говорить, что, если бы все те усилия, которые мы тратим на спихотехнику, употребить бы по назначению, и стройка, и завод выиграли бы от этого бесконечно много… А может, зачитает какой-нибудь документ, который у него тут же потом попросят отдать в народный контроль? У Травушкина и до этого недолго.

А старый куратор пожевал сухими губами, поправил очки и тихим голосом начал:

— Несколько дней назад произошел случай, после которого я до сих пор не могу окончательно оправиться, — слегка склонил голову, словно к чему-то в самом себе прислушиваясь, и постоял так, и уловил то, что хотел услышать, и грустно сказал: — Да, так… У меня было два билета в театр, но накануне спектакля я понял, что не смогу пойти, так как вынужден буду задержаться на главном корпусе… Чего, казалось бы, проще? Постучал своим соседям, они молодые люди, да, между прочим, та самая, как мы теперь говорим, техническая интеллигенция… Хотите пойти в театр? Нет, спасибо. Хорошо. Постучал в другую дверь. Тоже нет. Тогда я постучал в третью. В четвертую! В пятую! — и Травушкин поднял, наконец, руку и задрал бородку. — Товарищи! Я обошел весь подъезд. Но найти желающих так и не смог!..

Он же был мастер начинать издалека, этот Травушкин, и в зале теперь тянули головы, ждали: куда повернет?

Замминистра оторвал взгляд от куратора и внимательно посмотрел на директора завода, но тот, видно, тоже еще не чувствовал подвоха и только успокоил кивком: это, мол, как всегда, для разгона…

Травушкин раскрыл пятерню с худущими пальцами и кинул ладонь вниз:

— И тут мне стало уже интересно! Подъезд за подъездом я обошел два дома, свой и соседний… Это были в основном молодые семьи, наше с вами будущее, товарищи! И каждый раз я спрашивал, почему они не хотят идти: может, кто-то поедет за город? Может, у кого-то другого более интересное мероприятие? Люди добрые! Ответ был один: нет, время есть, но в театр не хочется — что мне там?..

— Товарищ Травушкин, — негромко произнес замминистра, и в голосе его снова послышалась гипнотическая размеренность. — Вы отвлекаетесь.

Куратор обернулся охотно и даже как будто с виноватой растерянностью:

— Д-да, но я был так потрясен, что дал себе слово выступить на первом же ответственном совещании…

Голос у него при этом был такой искренний, что глаза у заместителя министра вдруг потеплели, он мягко улыбнулся: