Гарий Немченко - Отец

А Травушкин по железной лестнице затопал вверх, скоро скрылся и появился только минут через пять: уже на высоте метров сорока, как раз в том проеме, куда смотрел Агафонов.

Видно было: куратор не может решить, как быть дальше — подался было к тельферной балке и отступил, сунулся вбок, вернулся, туда-сюда походил, на миг исчез и показался с доскою в обеих руках.

Эдик оттолкнулся от колонны, стал руки в боки.

Потом задрал голову, сделал шаг.

И еще шаг.

Около него остановился мастер с участка, тоже стал глядеть вверх, подошли ребята-монтажники, и эти задрали головы.

— Эт кто там шарашится?

— Или наш друг Травушкин полез?

— Чего его туда?

— Крикни, спроси…

— Еще сорвется, а ты — отвечать, как тогда в поселке, когда антенну ставили, а один взял да и крикнул.

— Заставь дурака, он и лоб пробьет. Так и этот куратор, где только его не носит.

— Раз надо.

Куратор стоял в самом начале балки, словно раздумывал.

— Неужель сунется?

— Травушкин?! Да у него уже полные штаны, ищет, где вытряхнуть…

— Еще в начале стройки. У Гриши Нехаева была фляжка с молоком, а наверху замерзла. А потом Травушкин пришел доклад сделать, и нас — в будку. Вот Гриша взял фляжку, да на печку на эту, на буржуйку, чтоб молоко растаяло. А сам заснул…

— Надо полагать.

— Молоко закипело, а потом фляжка кэ-эк даст! Как граната! Верите, у всех морды в молоке, а Травушкин хоть бы что, ни одной капли. Так быстро под стол нырнул, что и брызги не долетели.

— Может, человек — на фронте. Привычка.

— Хэх, ты куда — на фронте!

— А ведь полез!..

Держа доску на широко расставленных руках, Травушкин дошел до середины балки, постоял напротив люльки, которая на тросах свисала сверху, довольно ловко перекинул на нее мосток, быстро перешел.

— Вот, змей, а законно — монтажник!

— А он в конторе ошивается.

— Ну, все, кина не будет.

— Куда он дальше-то?

Теперь Травушкин полез по длинной и узкой стремянке, верхний конец которой упирался в край перекрытия.

— Пошли, не будет больше кина.

И вдруг люлька легонько качнулась вбок…

Первым все понял Эдик. Его как ветром сдуло. Рванулся к металлической лестнице, которая вела наверх, одолел ее в три прыжка.

А люлька качнулась еще, плавно поплыла вбок, и внизу увидали, как медленно, а потом все быстрей опускается соскользнувший с края перекрытия верхний конец стремянки, и вместе с ним, разбросав ноги, вниз головою летит Травушкин.

Хорошо, что нижний край лестницы в это время тоже соскользнул и попал под ограждение — Травушкина сильно тряхнуло, но он каким-то чудом удержался, висел теперь, обеими руками неловко держась за перекладину, и вдетая в люльку лестница продолжала плавно раскачиваться…

Опять думаю: что было бы, опоздай Эдик хоть на несколько секунд?.. И что стряслось бы с ними обоими, если бы остальные замешкались хоть чуть дольше?

Ясно, что раздумывать Эдику было некогда и, чтобы сократить путь, он поднял за собой одну стремянку и тем самым на некоторое время сбил с толку ребят, бросившихся следом. Но главное не в этом. Люлька была совсем рядом с балкой, казалось бы, ничего не стоило ее притянуть, но в том-то и дело, что конец лестницы тогда бы наверняка выскользнул из-под ограждения — и так непонятно, как это он выдержал, пока Агафонов полз к Травушкину.

Эдик просунул ноги под перекладину и слегка развел в стороны, а руками вцепился Травушкину в запястья, и так они и висели и слегка покачивались, пока сверху, наконец, монтажники не подвели под лестницу веревки — тогда уже можно было браться за люльку…

Но все это удалось не так скоро, толпа внизу собралась громадная, и, на грех, как раз в это время по цеху проходила длинная вереница начальства всех рангов — только закончился рапорт на комплексе, и генподрядчик теперь показывал, что к чему на главном корпусе, оправдывался, если так можно сказать, на местности. И все, конечно, тоже повернули сюда, и генподрядчику вдобавок ко всем тем работам, которые он уже завалил, пришлось брать на себя и эти, спасательные, и тут уже пошло на широкую ногу, все забегали, и в цехе скоро появились и две пожарные машины, которые всегда тут как тут, если дело может спокойно обойтись и без пожарников, и две скорые…

И правда, ЧП тогда получилось громкое, и было в нем много нервов — представьте себе, в самом деле, что на ваших глазах с большой высоты вот-вот могут сорваться двое, и тогда их ничто не спасет, потому что угодить они должны прямиком на стальные конструкции…

А когда их сняли, наконец, когда все поняли, что порядок, в настроении у всех произошел перепад, а у руководства тем более. Тут и перед этим негромко переговаривались, мол, безобразие, конечно, что тросы на люльке оказались без растяжек, но еще хуже другое, что у строителей с заказчиком такие отношения. А теперь все только и рассуждали о том, что надо, конечно, разобраться, кто тут прав, и виновника наказать по всей строгости. Виданное ли дело — такие номера?!

В тот день на рапорте сидел секретарь обкома по промышленности Воронцов, и теперь, пока спасали Травушкина с Агафоновым, он тоже стоял внизу вместе со всеми, тоже переживал, а когда все закончилось, негромко сказал директору завода: что ж, мол? Этот ваш Травушкин всех уверяет, что народ не ходит в театр. Не потому ли он устроил тут цирк? Если все действительно так, как тут говорят, надо и впрямь хорошенько разобраться и раз и навсегда положить конец этому безобразию — такому стилю работы. Если, и верно, наверху ничего не сделано, по всей строгости привлечь прораба, вплоть до уголовной ответственности. А если там все в порядке, то остается решить: а на своем ли месте этот артист?

Он, вообще-то, совсем незлой, Воронцов, на Авдеевской частый гость, и все знают, что мужик деловой и все понимает, но, я вам говорю, надо было видеть, как они там, на верхотуре, болтались..

И директор завода, человек, мягко говоря, довольно вспыльчивый, обрушился на Травушкина, как только тот появился, поддерживаемый монтажниками, и речь его была примерно такой же, как у Воронцова по содержанию, но несколько громче…

— Требую в таком разе создать авторитетную комиссию, — одними губами произнес бледный, как полотно, Травушкин.

— Он еще требует — циркач!..

— Я не отвечаю на оскорбления, — опять еле слышно произнес Травушкин. — Но я требую.

Тут его окружили врачи, стали щупать, и старик тихонько ойкнул и поморщился. Решили, что у него сломана ключица, стали укладывать на носилки, а тут, наконец, спустился и Агафонов, и к нему бросились тоже. Один рукав у Эдика был в крови — оказывается, угодил предплечьем на острый конец штыря, и тот под тяжестью Травушкина тут же впился, и Эдику нельзя было рукою пошевелить, потому что штырь впивался еще глубже…