Гарий Немченко - Отец

— Я понимаю, это очень важно — поддержать ваш терпящий убытки театр…

Травушкин словно почувствовал поддержку, откликнулся горячо:

— Да, но я совсем не об этом!

Председательствующий наклонил голову и слегка развел руками, давая понять, что знает, о чем это хочет Травушкин, да только, и верно, место ли?

Все взгляды были на Травушкина, и секретарь Сталегорского горкома Кадышев уже привстал со своего места…

По залу прошелестел шумок, и чей-то молодой нагловатый голос возник откуда-то из задних рядов:

— Тебе, Алексей Кириллыч, как, пропавшие-то билеты? Наличными или по перечислению?!

Куратор вскинулся, глядя в глубину зала, горько покачал головой:

— Ай-ай-ай!

— У вас все? Прошу, садитесь.

Травушкин, словно маятник, еще качнулся туда-сюда за трибуною и медленно пошел в зал. Все продолжая глядеть ему в спину, медленно сел на свое место Кадышев, глянул на своего шефа из обкома, полез в карман за платком.

— Кто должен выступить?!

Отморосил грибной дождичек — в зале опять остро запахло грозой…

Как и что было на совещании дальше, я вам не стану, непосредственно к рассказу это уже не относится, потому что главное, что повлияло потом на судьбу Травушкина, уже произошло, и так считаю не только я…

Весной для него начались трудные времена — полосою пошла сдача актов.

Умные люди к этому, конечно, давно готовились, они как? На объекте еще и конь не валялся, а он уже — к куратору: прими работу! Тот посмотрит да только пожмет плечами, а через неделю прораб опять: ну прими! И так и раз, и другой, и третий, и куратор все ходит, все указывает, что там надо ее доделать, а подрядчик лишь ухмыляется — к тому времени, когда по-хорошему приемка только должна бы начаться, куратора уже не будет, весь выдохнется. Какие там недоделки — его только на то и хватит, чтобы рукою пошевелить, акт подписать…

Травушкин-то, конечно, стреляный воробей, его на этом не очень поймаешь, но есть еще и десятки других способов морального, так сказать, воздействия на заказчика — какой-нибудь да сработает.

В управлении у Шумаченко, где перед этим пять месяцев подряд держали знамя и прямо-таки уже не представляли, как они с ним расстанутся, — там дело и вообще поставили на широкую ногу. На галереях, когда надо транспортеры сдавать, собирают внизу целую толпу, и все начинают за Травушкиным ухаживать. Всякие знаки внимания ему оказывают, развлекают светской беседой о бесспорном преимуществе опарыша над всеми остальными видами наживки, и весь этот хоровод ме-едленно подвигается наверх, куда медленней, чем по другую сторону транспортера, ползут на коленках те самые зеленые мальчишки, которые вчера еще стояли с амуницией на вытянутых руках, завороженно глядели на бравого, тоже начинавшего когда-то со слесарей, своего начальника.

Дело в том, что за спиною у Травушкина, там, где он все уже проверил, мастера на все руки уже успели бесшумно снять полтора десятка роликов, и пацаны наперегонки тащат их теперь на самый верх. К тому времени, когда прибудет туда Травушкин со своим окружением, ролики эти надо без единого звука успеть поставить. И вот дежурят там опытные спецы, ролики эти ждут, как эстафету…

А если коварный Травушкин только вздохнет наверху, головою покачает и затопает вниз, тут, как на грех, по всей галерее погаснет свет — горе, и право, с этими электриками, не было еще случая, чтобы хоть что-нибудь они сделали по-человечески!

У Травушкина в кармане электрический фонарик? Вот удача! Что-что? Не горит? Батарейки сели? Действительно, не повезло. На днях только новые поставил? Известное дело, с ними ведь как: додержат на складе до последнего, а когда сроку вот-вот выйти — тут их тебе в продажу… Все в порядке со сроками? Значит, каким-то образом фонарик сам включился, он же из кармана выпирал, нетрудно обо что-либо и задеть… бедный Травушкин!

Была у него одна привычка: ребята — заочники из монтажников да те, кто учится вечером, исписывают своими формулами не один стальной лист — так вот старик никогда не пройдет мимо, будь то металлическая стенка или круглый бок котла-компенсатора, всегда остановится напротив, поправит очки, достанет из кармана мелок… От начала и до конца внимательно проверит решение, поправит, если найдет, ошибку, а если все в порядке, то, довольный, размашисто напишет внизу по-латыни: «sic».

Теперь уравнения писали для старика специально, обязательно в таком месте, чтобы непременно увидал, когда будет идти от редуктора к редуктору. Бились над ними теперь лучшие умы — и условия выбирали посложней, и решение нарочно запутывали. Бедный старик сначала правил, а потом уже только стоял и грустно смотрел на логарифмы, терпеливо ждал, пока за спиною у него масломерное стекло с одного редуктора на другой переставят…

Думали, что он, наконец, сдался.

Но тут-то все и произошло.

Накануне Агафонов в третий раз предъявил ему стыки на отметке семьдесят пять главного корпуса, и в третий раз Травушкин сказал, что замоноличено просто безобразно. А тянуть дальше было некуда, договорились, что Эдик тут же снимет бетонщиков откуда угодно, поправит брак во вторую, а наутро Травушкин, наконец, подпишет сдачу.

Вообще-то, конечно, для мировой революции не имело ровно никакого значения, как там и что на отметке семьдесят пять замоноличено, а потому Агафонов решил ограничиться тем, что в одном хитром месте приказал разобрать леса, а в другом слегка передвинуть мосток-времянку, и таким образом эти самые стыки оказались для Травушкина отрезанными почти настолько же, как, предположим, Джомолунгма или, по крайней мере, Килиманджаро.

Когда они наутро встретились, старый куратор спросил:

— Так в каком у нас состоянии…

— Стыки? — охотно откликнулся Эдик. И трудно вздохнул: — Вообще-то, Алексей Кириллыч, безобразие! Пользуются тем, что другой раз просто неудобным считаешь жаловаться…

— Вот как?..

— Пока мои бетонщики там сидели, эти экстремисты из теплоизоляции убрали свои леса.

— Действительно, безобразие!

— Я уж хотел было за телескопической вышкой, но потом обошлось — ребята все-таки молодые, так слезли…

— Да, — вздохнул и Травушкин, — мне, естественно, придется трудней.

— Алексей Кириллыч! — возмутился Эдик. — Неужели у вас есть хоть капля…

Травушкин, приставив к дужке палец, поправил очки:

— Давненько мы с вами, однако, на рыбалочке, а?.. У костерка полежать, на воду на текучую посмотреть… вы не мечтаете? Но потом об этом… потом! — и Травушкин руками развел: мол, ничего не попишешь!

Эдик все понял и только качнул головой. Сделал шаг в сторону, привалился плечом к колонне, у которой они стояли, руки скрестил на груди…