Гарий Немченко - Отец

Когда она отняла руку, он покосился на часы, стоявшие на этажерке у противоположной стены, хотел сделать это незаметно, но Рита перехватила его взгляд, попросила шепотом, как будто стыдясь этой своей просьбы:

— Полежи, Коль, успеешь…

— Шидловского сейчас, — сказал он, чтобы как-то объяснить эту всегда пугавшую Риту торопливую его деловитость. — В магазине встретились…

— Помнишь, я тебе про Наташку рассказывала, про Алешину? — заговорила Рита, оживляясь и подкладывая подушку повыше под голову. — Ну, что ездила в область соревноваться?.. Кто лучший маляр, помнишь?

— Дак что?

— Наташка Алешина теперь работать не будет… учить будет по бригадам. Она первое место заняла, повезло, да?

— Ну дак что? — упрямо сказал Громов. — Чего от нее? Я про Шидловского…

— Ну что он не человек, что ли?.. Ну случилось. Ведь и рабочие…

— Ты мне… рабочие! — горячился Громов. — А сама ты украла?

— Не обо мне же мы говорим…

— И я нет… Вот! И то двое…

— Ой, Коля, много ли?

— Других нету?.. Мы что — самолучшие?

— Не лучшие, конечно, да как за людей ручаться?

Самое тут и было больное место…

Видал Громов: кто-то там балуется, ворует… Но зато другой так честность блюдет, что рядом с ним о воровстве и подумать-то стыдно!.. Тот же Петрухин, бригадир, или прораб с соседнего — татарин Рамзанов, или вон Крепкогонов Иван — да мало ли!

Да только в том-то вся и штука: на Шидловского тоже раньше разве подумал бы?..

А теперь Громов и этим временами не верит. Сидели недавно в управлении у начальника, и Громов зырк все да зырк на Рамзанова, мужик-то тот добрый, на него всегда посмотреть хорошо.

А тот перегнулся к Громову через стол, смеется:

— Чего так на меня уставился, Коля-Николай?.. Как будто я украл у тебя что!

С подозрением смотрел на него Громов, выходит, вот оно!

Ритка была единственным человеком, которому он все рассказал, хоть и не ожидал от нее какого-нибудь такого совета, и она все поддакивала ему в его немногословных рассуждениях о Шидловском; но когда она, как ему показалось, принималась защищать начальника, у Громова это вызывало злость, и злость эта ставила все на свои места, и все тогда было ясно и просто.

Крал Шидловский?.. Ну крал. Дак чего ж тут, туда его!..

Брать на себя перерасход, наводить тумана в конторе? С таким, мол, народом и правда… Сами не дали сторожа, чего теперь без толку ляскать? Теперь подписать убытки, да и дело с концом! В первый раз, что ли? Все грамотные.

А тогда и самому ножик в карман, да поздно ночью на край поселка…

Работягу, правда, жалко, у него и так денег мало. Ну зато государство богатое. Решетку вырвать, что у кассирши, да аванс для всего управления — в карман.

Нельзя, что ли, если Шидловскому можно?..

И опять вспоминал Громов и то собрание в Микешине, на котором его бригаду стыдил Шидловский за растащиловку, и тот случай, когда комсомольский патруль у старика Богданова досточки в электричке поотбирал…

То и воровством-то считать нельзя — так, работал старик дома, больше для удовольствия. Он краснодеревщик сам, а тут, в опалубщиках, работа грубая, ума, что там ни говори, много не надо. Вот старик Богданов досточек в перекуры напилит, свяжет ладненько — и с собой. Тому, глядишь, полочку, этому — шкафик или еще что. У кого день рождения в бригаде, начнут мараковать: что подарить бы? А у Богданова уже есть подарок: «Я ему, — говорит, — стульчик для пацана подарю, с дырочкой».

Оно такому стульчику цена — пятак в базарный день, да попробуй в магазине достань.

А денег Богданов-старик никогда не брал, только и того, что бутылочку иногда раздавит с ребятами. А когда так сам даже бутылочку эту и возьмет. «Давай, — говорит, — обмоем шкафчик, чтоб крепко стоял, да ты не шарься, не шарься, знаю, что денег нет, откуда им, когда получка рядом, эх, молодежь, это мне вот старуха на два восемьдесят семь дала тройку, куда их, на тот свет с собой, что ли, — дак там ларьков нету». Он добрый, старик Богданов, денег с тебя — никогда. «Это я, — говорит, — на память!.. На память!..»

В тот раз ехали на электричке после смены — и вдруг шепоток, говор: «Комсомольский патруль идет, у тех, кто что-нибудь с производства взял, отбирают…»

Богданов-старик скраснел, жалкий такой стал, оглядывается — связанные досточки у него меж коленей стояли.

А ему молодежь:

— Под лавку, Степаныч, — и все дела!..

Сами под скамейки и затолкали.

Тут этот патруль.

Старик сидит, смешно посмотреть, сам вроде в окно, а одним глазом на комсомолят.

Те проходят уже — и вдруг Шидловский. Откуда и взялся, все время на «коробочке» домой ездит, а тут — на тебе! Или знал, что патруль, да нарочно?

Громко так:

— Что ж, Макар Степаныч, и неловко говорить, да как иначе?.. Доски-то ваши покажите…

Богданов достал, сидит, руки у старика трясутся, а ребята из патруля обступили, шумят: «Как фамилия? Из какого управления?.. С какого участка?»

Шидловский сам:

— И мне стыдно, и моя это недоработка — с моего участка, пишите!.. Пишите, пишите: участок Шидловского Ю. Эм.

И вид такой виноватый, будто досточки эти в перекур они со стариком Богдановым вдвоем связывали…

«Ах ты, — думал Громов, у которого на этом месте, когда вспоминал, кулаки сжимались, — ах ты, сукин ты сын, притвора, старику Богданову, значит, досточку взять нельзя, чтобы какому-нибудь пацаненку — стульчик с дырочкой, а тебе шифер мотать целыми машинами — это можно? Нет уж, гад, отвечай по всем советским законам!»

По-дурному оно, конечно, Громов сделал, что сразу не заявил куда надо. Да оно и теперь не поздно. Пусть разбираются, за это небось в обэхээсе получку и получают… Или комиссия какая от партийного собрания пусть займется… Или еще кто.

«Я вот сказал — и все дела».

Но только уходила, терялась ясность, когда он пытался себе представить, что дальше будет. Другого кого за милую бы душу за одно место взяли, а с Шидловским… О нем в газетах вон как пишут… И то он тебе, и это… Как в броне, гад!

Да и как с ним с глазу на глаз?

«Что же это вы, товарищ Громов?.. Вот уж не думал, что такой поклеп на меня возведете!»

И бровью небось при этом не поведет, и в глазах будет строгость — та, словно на нем, на Шидловском, и вся ответственность, и заботы все, а ты — пешка…

Вот тут бы не растеряться!

А какой из него, из Громова, говорун?.. «Боже мой!» — как Ритка говорит.

Да и закон потом… Знал Громов: полгорода у Шидловского в друзьях.

Так что закон — он тоже, как повернуть. Смотря кто за него возьмется. А то еще и самому Громову потом не поздоровится, вздумай Шидловский весь перерасход, все эти кражи на него перевернуть. А что ему стоит? Он ведь намекал — не вдвоем объясняться, так придется, чего доброго, Громову одному…