Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

Вечерами любо-дорого поглядеть: взгромоздится на каждый курган по дворянину — вдаль глядят, судачат, табачком, топорами делятся.

Как вдруг — ну в бородах чесать, только пыль летит да дохлые пчелы!

Чешут, чешут, глазами сверкают — все одновременно!

Литвины и вообще были народом, склонным к меланхолии, а вдобавок еще, стоя на курганах, стали они замечать всякие такие тени, снующие мимо них туда-сюда. Поначалу литвины думали, что это всего лишь особо шустрые бабай или бабайка, но через десяток с лишним лет, поймав на опушке в силки одного такого господинчика, выяснили, что это датчанин (дан), спешащий из Ютландии в Византию, еще же сильнее удивились они, когда дан этот им поведал, будто даны, по собственному своему мнению, владеют Литвой и Куршем.

Даны эти так быстро всё делали, а самих их было так немного, что литвины только моргать успевали, не понимая, что же это такое творится. Как-то один дан сказал, пробегая мимо, что датский король построил церковь неподалеку, но, пока литвины прочухали что к чему, пока собрались поглядеть, пока доковыляли, датская церковка эта уже совсем в землю ушла, заросла плющом, а сами даны дали деру то ли в Византию, то ли еще куда-то.

Литвины огонь очень уважали, византийцы даже прозвали их за это пирсолатрами, или огнепоклонниками. Едва завидев где-нибудь в лесу огонек, литвин тут же, сломя голову, мчится туда и глядит, глядит на пламя.

И так у него тепло, так хорошо на душе становится.

Коварные тевтонцы этой склонностью не преминули воспользоваться: по вечерам разводили у Рагайне костерок и прятались в засаде. За ночь им пять-шесть литовцев, приплывших на веслах из-за Мемеля, попадалось, а то и все восемь.

Когда литвины на рождество 1207 года ворвались в земли Торейды, то заодно они ворвались и в нас. пункт Куббезэлэ, где как раз в церкви справляли рождественскую литургию. Прихожане разбежались, иных из них перерезали около церкви, а священники, по милости божьей закончив мессу, сняли все покровы и одежды с алтаря, сложили их в углу ризницы, в том же углу сели сами и спрятались. Тут как раз заходит один литвин, и, как позже писал в «Хронике Ливонии» Генрих Латвийский: «…едва они это сделали, как уже в церковь явился один из врагов, обежал все кругом, был уже почти в ризнице, но, увидев обнаженный алтарь и не найдя ничего, что можно присвоить, сказал „Ба!“ и пошел к своим».

Право, без шуток — это первый словесный звуковой памятник литовского языка, записанный очевидцами.

Ба!

Прочувствуем — какая глубина, хоть и не совсем литвинская…

Даже по этому ничтожному фрагменту можно судить, что у литвинов в XIII веке была теперь уже, увы, исчезнувшая форма разочаровательно-восторгоизъявительных междометий в звательном падеже, выражавшая всю тщету бытия.

Одни меня считают мягкосердечным, другие, наоборот, жестоковыйным, третьи — вообще бесчувственным… Потому, решив себя проверить, я понял, что могу доверять только себе.

Лег я на письменный стол. В правой руке держу бутылку, а левой черчу линию на листе бумаги. Под вечер, после пятой стограммовки кардиограмма стала особенно извилиста.

Значит, с сердцем все в порядке. Это удручало. Люди с хорошим сердцем плохо живут.

Может, проверить умишко? Тут тоже непонятно, чему радоваться. Кто лучше живет — дураки или умные? Наблюдения привели к некоторым выводам.

Тех, кто постоянно мелькал в телевизоре, наш дворник Баранаускас называл дурнями. Но жили они хорошо, а Баранаускас — плохо. Я же Баранаускаса считал очень умным мужчиной, ведь он отлично умел считать чужие деньги, а сам умудрился много лет жить на минимальную зарплату и даже скопить на новую метлу.

— Ублюдки! — вечно грозил кому-то Баранаускас, потрясая кулаком. — Только о себе заботятся!

Услышав его, я вздрагивал, ведь я тоже заботился о себе. Не соседское сердце проверяю же.

— О человеке не заботятся! Расстрелять всех разом! — кричал он.

О человеке не заботился и я, но согласно кивал — боялся, что пристрелит. Слышал и я, что о человеке надо заботиться. Любить человека… Делать ему добро…

Да вот никак не мог себя заставить. Да и как выбрать, кого любить? Неужели этого крикуна Баранаускаса?

— Начхать им на простого человека. Дела им нет до проблем народа!

Я киваю, как нанятый, даже шея ноет. Но если подумать, почему человек из Турнишек должен интересоваться моим соседом из Шнипишек? Если бы этот тип так не вопил, я тоже бы на него начхал.

Простые люди нисколько не интересуются простыми. Кто же, раскрыв журнал, ищет снимки бедняка, описание его жизни? Кто обернется, увидев такого на улице? Простые интересуются лишь непростыми, неординарными, освещенными светом софитов.

Но вы, непростые люди, сделайте одолжение, взгляните на нас!

Хорошо ли требовать от других того, чего сам не любишь и не хочешь делать?

Работал я как-то делопроизводителем… Как вдруг вбегает мэр и кричит:

— Там все уже взятки берут!

— Мы же на завтра планировали! — отвечаю. — Обойдемся без самодеятельности.

— Сегодня акция: берешь одну — получаешь две.

— Видно, у них срок годности закончился.

Я вызываю комиссара, спрашиваю, в чем дело.

— Ищи под пробкой, — дает он наводку.

Содрав форменную фуражку, нахожу на лысине рекламу шампуня от перхоти. Без труда разгадываю шифр. Перхотью мы называем пенсионеров, журналистов и других активистов. Сорт шампуня указывает позицию, оберегающую от злой силы, а сбалансированный pH — согласованную деятельность всех звеньев.

— Все в порядке, — вздыхаю с облегчением, — просто службисты задумали нас поощрить.

— В правильном направлении мыслишь, — скалится мэр. — Мы ведь этой взятки можем вообще не брать. Такой пункт даже на повестке дня не стоит.

— Так, может, не брать? — улыбаюсь и я.

У него губа дрожит, вот-вот заплачет… Обнимаю его, хлопаю по плечу.

— Я пошутил.

— Так не шутят, — сурово чеканит руководитель.

На дворе — вместительный грузовик бизнес-класса, все клерки выстроились в ряд под надзором полиции — никакой тебе толкотни. Мы, знамо дело, берем без очереди. Мэр обе взятки рассовывает по карманам, я же оставляю себе лишь полторы, а остальные распределяю между специалистами, ответственными за прием, расход и отдачу.

Тогда часов семь отдыхаю, так как неизбежны не слишком сильные, но все же ощутимые реакции отброса. Аграрная ментальность не поспевает за современными технологиями.