Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

Прошло еще два дня, и Гюнтер решил позвонить.

Как же этот неизвестный Читатель обрадовался его звонку!

— Хорошо, — сказал Гюнтер.

— Вы сделали татуировку?

— Я сделаю татуировку.

Татуировки вызывали у Гюнтера инстинктивное отвращение.

— К вам друг, — сказала медсестра.

— У меня нет друзей, — сказал Гюнтер.

Как и многие писатели, он придерживался мнения, что друзья писателю не нужны. Только мешают писать. Хотя Гёте даже женщины не мешали.

В дверях стоял довольный жизнью Вальтер Шульц с виноградом в руках.

— Как мы себя чувствуем?

— Лучше.

— Виноград можно?

— Отравленный?

— Да. И мытый.

Приход Шульца Гюнтера порадовал. Они сидели, молчали и ели виноград.

— Испанский? — спросил Гюнтер.

— Испанский, — ответил Вальтер Шульц, пересаживаясь с кровати Гюнтера на принесенный медсестрой стул, — из Израиля.

Потом они почти не виделись, только каждый год на Рождество Гюнтер получал от Шульца поздравление.

Поздравления Вальтер Шульц писал на раскрашенных французских порнографических открытках с пухлыми дамами. Один раз Шульц даже поздравил его с новой книгой и пожелал здоровья.

Открытки Гюнтера радовали.

Их набралось шесть штук, а седьмую он не получил. Восьмую — тоже.

Гюнтер позвонил Вальтеру Шульцу на улицу Трех Королей, но к телефону никто не подошел. Он позвонил еще раз.

Спустя неделю он пошел в розовый дом у вокзала. Даже подошел к двери Шульца и позвонил, но никто не открыл.

На шум, а может, по своим делам, из соседней квартиры вышел мужчина с фаготом без фагота. Ему уже было пятьдесят, и выглядел он некультурно.

— Извините, здесь раньше жил Шульц…

— Больше не живет.

— Переехал?

— Можно и так сказать.

— Умер?

Фаготист кивнул головой.

— Давно?

— Пару лет назад.

На улице началась метель, снег ложился прямо на раскатанный детьми тротуар, и Гюнтер пообещал себе, что если он сегодня не сломает позвоночник, то завтра, самое позднее — послезавтра, купит новые ботинки. Те, желтые, из выворотной кожи.

Лежа на спине у ступенек, ведущих в полуподвал, ругаясь и боясь шевельнуть ногами, Гюнтер думал, что желтые ботинки из выворотной кожи ему уже не понадобятся. Через стеклянную дверь было видно, как внизу, в полуподвале мастер-татуировщик выкалывает какому-то идиоту русалку на плече. Гюнтер пошевелил ногами. Это означало, что он может встать. И даже спуститься вниз по ступенькам. Татуировщик поднял голову. Узнал, подумал Гюнтер и спросил:

— Сколько стоит вывести татуировку?

— Не могли бы вы зайти через пару часов? — спросил татуировщик.

— Сколько стоит вывести татуировку? — еще раз спросил Гюнтер.

— Зависит от площади.

— Покажите, — сказал мастер.

Гюнтер снял свитер.

— Я передумал. Я бы хотел не вывести, а сделать татуировку.

Мастер осмотрел место будущей наколки.

— Два слова. С левой стороны.

— С левой стороны у вас уже есть татуировка, — сказал татуировщик и прочитал вслух черные надписи вокруг сосков: Günter Grass. Katz und Maus [223] Гюнтер Грасс. Кошки-мышки (нем.). (Прим. перев.) .

Мастер посмотрел Гюнтеру прямо в глаза. Взгляду недоставало расстояния, и Гюнтеру стало неприятно. Узнал, подумал Гюнтер.

— Повыше.

— Без проблем. Что наколоть?

— Вальтер Шульц.

— Вальтер Шульц?

— Вальтер Шульц.

Литвины были крайне отважны, однако среди окружающих племен выгодно выделялись также благонравием и здоровьем. Поэтому все их боялись. К югу от литвинов обитало даже племя костобоков, а назывались они так потому, что соседи-литовцы без устали ломали им ребра.

Едва услышав, что ребра соседей срослись, литвины с дубинками уже тут как тут.

К северу от литвинов некогда жили андрофаги, о коих Геродот, имевший с ними какие-то общие дела, писал, что они прозваны так за то, что едят людей, ведь андро — это примерно человек, а фаго — жрать, наворачивать. Питались андрофаги соседями и друг другом, зубами разрывая сырое мясо.

Литвины, не выдержав, послали к ним культурную миссию, установившую там культуру и порядок — то есть научили их варить, парить и жарить, а также коптить.

Как-то египетский фараон Рамзес выведал у своих жрецов, что на севере якобы обитает великое племя литовцев, создавшее свои собственные, земляные, пирамиды и понасыпавшее их не десятки, а несколько тысяч, и что литовцы славятся мудростью и добротою и правят множеством северных народов.

Рамзес не поверил, но на всякий случай послал несколько писцов и бальзамировщиков разобраться что к чему, и, если эти рассказы — правда, пусть египтяне поучатся у литовцев чему-нибудь хозяйственно полезному.

Египтяне и впрямь увидели много полезного, но в хозяйстве им это вряд ли могло пригодиться, потому что, хотя курганы и произвели на них впечатление, столько земли в Египте не нашлось бы, а насыпáть пирамиды из песка — занятие пустое. Поучиться премудрости и добродетели египтянам тоже не удалось: им с литовцами никак не удавалось договориться, ведь литовцы, как все нормальные люди, говорили по-литовски, а египтяне объяснялись иероглифами.

Египтяне научили пруссов мумифицировать сородичей и отправились восвояси.

После чего египтяне стали лениться, забыли воевать и пришли в упадок.

Александр Македонский, собираясь идти на персов, раздумывал, не завоевать ли ему знаменитых литвинов, которые еще во время оно были знамениты тем, что о них решительно ничего не было известно.

Послал он гонцов на север. Последние, идучи оврагами да болотами, достигли наконец литовских окраин и увидели, что дальше там ничего нет, одни перья в воздухе летают, весь воздух — одни перья, даже дышать затруднительно. Обернувшись, вернулись домой и поведали, что видели; Александр, вестимо, подумал, что это литвины перья гусиные для подушек щиплют и что литвинов этих тьма-тьмущая, сладу с ними никакого не будет. Посему двинулся на Персию.

Ну и молодец, потому как, двинувшись на север, замерз бы, подхватил бы насморк и в таком виде — с носом, забитым перьями, — предстал бы перед греками, а те бы его на смех подняли да Александром Сопливым прозвали, а вовсе никаким не Великим.

Литвины страсть как любили курганы сыпать; столько их насыпали, что и ста экскаваторам до Судного дня не разворотить, и каждый дворянин со своей дворней, воздвигнув курган, залезал на него да вдаль глядел с тоскою, потому как, по сути, не знал, что еще с этим курганом делать.