Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

Вечером, взяв рябиновый посох, я сгоняю со ступенек ратуши оборотней. Им бы только нашей крови насосаться. Как же! Насосавшись, сами бы властелинами стали. Этих, порезвей, убиваю серебряными пулями, а их политические трупы складываю под забором — куда ни прячь, все равно ж воскреснут.

Ночью сверху начинают давить высшие силы. Я залезаю в сейф и запираюсь на ключ изнутри. Нет, я не нервничаю, ибо знаю, что иначе эти силы вести себя не умеют. Я и сам порой оборачиваюсь невидимкой и давай давить на других. Для того, кто не умеет себя защитить, нынче окаянные дни…

Разочарованные силы, воя, вылетают в трубу…

Ровно в полночь влетает знакомый упырь — это смотрящий одного ООО. Он хочет строить небоскреб, который теоретически стоял бы в Смердулишкисе, а практически — на берегу Куршского залива.

— Это не в нашей компетенции, — выкручиваюсь я.

— Кто правит Вильнюсом, тому Литва подвластна, — напоминает он.

А то нет. Но культурный клиент сначала открывает кошелек и лишь затем — варежку, или, простите, рот. Схватив серебряные ножницы, я отстригаю ему голову.

Конечно, это лишь временные средства — завтра ночью он приползет опять, обернувшись ужом. Но будет уже гибче и сговорчивей.

Помнится, работал я как-то министром внутренних дел, так никого внутрь не пускал.

Прихожу к себе, выхожу вон и указываю:

— Ждите за дверью.

Но самому мне тоже внутри не сиделось. Вырою, бывает, под полом тоннель и вылезу наружу.

— Скажите, министр внутренних дел там, внутри?

— Внутри, внутри, — кивают посетители.

Я ну в дверь колотить:

— Вылезай, выродок!

Народ дивится моей смелости.

Лишь я один знаю, что внутри меня нет.

Подобные вещи и помогли выжить. А так — пропал бы зазря.

Купив Коран, я подумал: «Лишь бы не сжечь! Лишь бы не…»

Бросил курить, пищу разогревать, печку топить…

Вечерком, бывало, заходят арабы и спрашивают:

— Ну как, не сжег еще, иншалла, свой Коран?

— Нет еще, — показываю.

И ну все смеяться, радоваться.

Трудно вместе ужиться, но возможно.

В общем и целом я толерантен. Я могу полюбить даже мужчину. Но лишь такого, у которого голос не низок, не высок, приятная фигура, который на кухне как дома, умеет стирать и гладить. Мой любимый мужчина обязан быть ничем не хуже женщины. А иначе — на кой он мне.

Я толерантен и ко всем чужеземцам, пока они там у себя, на чужой земле.

Я даже другие культуры могу уважать. Хотя какая там у них культура — топотать, лопотать и филином ухать… Однако, глядя на их топот, я понимаю, насколько культурен я сам.

Я толерантен и к инакомыслящим, хотя и не верю, что можно мыслить иначе. Когда я вижу избу, то я и мыслю: изба.

Может, вы иначе мыслите, потому что сидите в теплой избе, а я стою на дворе. Босой. Под ливнем.

Весело вам? Вы там вдвоем? Один белый, другой цветной. Белый на гармошке пилит, цветной топочет.

Конечно, я толерантен к чужому мнению, хотя мне ясно: если вы иного мнения, то на мое мнение вам наплевать. Вы думаете, я ничего не понимаю?

Но вот подожгу я вашу избу — тогда до вас дойдет, что я все понял.

Молодежь бежит в заграницы. Ну и отлично! Скатертью дорожка! Зачем нам тут молодежь? Меньше молодежи — меньше шуму.

Вместе с молодежью сгинет в лондонах с парижами и среднее поколение. Эти еще назойливее. И останутся в Литве одни старички да старушки.

А старушечья Литва ничуть не похожа на постаревшую Европу, где большинство на ладан дышит. В Литве дышать на ладан будет не большинство. А все!

Вы скажете, это гибнущее государство. Ничуть! Каждый литовец, достигнув определенного возраста, станет гражданином старческой Литвы и получит право на постоянное там проживание. Число жителей, таким образом, всегда будет около миллиона, а для нашей территории это оптимально. Юные родственники смогут навещать предков только в визовом режиме, а гражданства им не видать как своих ушей.

Кто станет зарабатывать пенсии? Да полно вам! Старички свои пенсии давно уж заработали. Вы только покажите, где они их прячут.

Чем прославится старушечья Литва? Наверняка не преступностью и не проституцией. Это будет страна высоких технологий. Старичкам, особенно совсем древним, трудно двигаться, и современные технологии будут тут на каждом шагу. За столом роботы поднесут дедушке ложку ко рту, рот ему откроют, а в постели и перевернут, и согреют, и под ним вытрут и за ним подотрут.

На какие средства все это устроится?

Государство старичков будет единственным в мире — сколько ж понаедет туристов поглазеть на такое диво! Сколько денег оставят!

Нет сомнений, поддержит и Европа. Государство старичков — интересное образование. Европа тем и хороша, что поддерживает редкие по глупости проекты.

Нет сомнений, что поддержат и пришельцы, без устали шныряющие около Земли, и не высаживающиеся лишь потому, что не находят приличного государства.

Много ли старику надо?

Много. Очень много.

И он все это получит, потому что средства не будут растрачены на образование (молодежь-то ту-ту, на чужбине!), на оборону края (кто посмеет напасть на государство старичков?), на культуру (старички и так народ культурный), науку (она уже не лезет в голову), полицию (дедушки и бабушки крайне редко занимаются разбоем), охрану окружающей среды (больше нет сил эту среду разорять). Не будет расходов на спорт и другие глупые забавы.

Конечно, пройдут выборы самых красивых старушек. Неужели искусственное бедро старицы хуже силиконовой груди какой-то юницы?

Будет избран и мистер Альцгеймер.

А может, старички даже примут участие в Олимпийских играх. Узнать, какую высоту взял столетний дедушка, — значит определить подлинные границы человеческих возможностей.

Слепые с глухими устроят плодотворные дискуссии о том, что слыхать о Литве и как эта Литва смотрится. Ну а глухой, слепой и тронутый коллега обобщит: Литвы вообще не существует. Она лишь образ, да и тот далече.

Хорошо будет, спокойно.

Когда всю землю в Литве скупят иностранцы, мы и очутимся за границей.

Не надо будет скитаться, счастья добиваться.

Зарабатывать будем вволю, состаримся достойно.

В озарении привольном Литву узрим свободной.

The Dedalus Book of Lithuanian Literature. — UK: Dedalus Books, 2013. — 215 с.

Антология литовской прозы начинается объемным вступлением профессора А. Самалавичюса «Могущество и немощь времени», которое знакомит западного читателя с историей литовской литературы ХХ века в контексте исторических и политических перемен. В книге представлена малая проза — рассказы и эссе, но есть и главы из двух романов, документальная проза. Издатель книги Эрик Лейн замечает, что литература аграрной Литвы, еще только переселяющейся в города, пронизана магией и суевериями, сложными социальными отношениями, и на все это ложится тень России, ощутимая и в трагических послевоенных сюжетах, и в произведениях советского времени.