Александр Шакилов - Лишние дни [СИ]

Ольга тоже. В смысле, громко. Орёт и стоит. Где-то напротив меня: в темноте не видно.

В общем, стоим, орём.

Не, ну я-то нормально ору:

— А-а-а-а-а-а!!

А вот Овчалова… Н-да…

— Where are you?! Where are you?! There is…?!

Вот так вот дословно.

А я, соответственно, по-нашенски продолжаю:

— А-а-а-а-а-а!!

— Where are you?! Where are you?! There is…?!! — пуще прежнего голосит.

А потом я задумался (не прекращая голосовые связки напрягать): чего ору-то? А Овчалова чего? Случилось что? Так, если куда, я рядом — защижу (или защичу? защитю? защисчу?..).

Подумал — и орать перестал.

А она — нет:

— Where are you?! Where are you?! Сho is it?!

— Да я это, Киса, я. Щас свет включу.

— Кто — я?!

— Головка от болта. Шакил, кто же ещё…

— Какой — ШАКИЛ?!

Ну вот, думаю, Овчаловой с перепою совсем соображалку закоротило: своих не узнаёт и грубит по-английски.

Свет врубил — стоит рядом, в одеяло закутанная, глазища перепуганные навыкате, и губы поджала:

— А ты чего здесь?

Узнала, значит. Уже хорошо.

— Дверь надо было закрыть. Кому-нибудь, — говорю и вдруг понимаю, что у меня от пережитого стресса колени дрожат. — Ты чего орёшь, дура?! Людей пугаешь? Меня? Совсем што-ли? Делать нечего?

Как мы потом смеялись! Адреналин со смехом выходил — долго выходил, и смеялись долго. Лёжа в разных постелях. Хотя в тот момент я чуть было не забыл, что мы всего лишь старые приятели. Это от перепугу всё.

Оказалось, Ольге срочно захотелось на горшок по-маленькому (я из-за этого по-маленькому чуть по-большому не сделал). Она поднялась и пошла — и вдруг диванчик, рядом, в темноте, жутко рыгнул пружинным треском (это я на другой бок перевернулся, пребывая в полнейшей растерянности: мне тридцать лет и три года, а мобильника как нет, так и не нарисовался).

Диван затрещал — Ольга закричала. Обыкновенный пример причинно-следственной связи. А вот почему она по-аглицки возопила? — сиё загадкою таинственной для меня остаётся.

Адреналин — штука непредсказуемая.

На разводе Слона ещё покачивало, а блевать уже хотелось. Но в мишень он всё-таки разок попал.

Да, чуть не забыл, через неделю Овчалова записалась на курсы «Ешко».

Наверное, это было так: Амбал сел за стол и написал на тетрадном листе…

А потом он включил комп и поубивал все кряки, которые наваял. Он позвонил мне, а меня не было дома — я пил пиво во дворе. Просто пил пиво. Наслаждался. Жизнью.

Хотя, нет. Свой реквием он написал раньше…

Неважно. Пусть будет так, как я думаю. Да. Он позвонил, меня нет на месте, он свернул вчетверо тетрадный листик в клеточку и положил в карман ветровки. А ветровку одел поверх вылинявшей до серости чёрной футболки с едва просматриваемой физиономией Курта Кобейна на груди.

На Лохово он сел в электричку и всю дорогу развлекал девочек-попутчиц. Рассказывал анекдоты и норовил узнать телефончик. Теребил серьгу в ухе.

В Малиновке вышел.

Пели птички, душа радовалась. Солнышко щурило глаза. Молодой лес отчётливо пах хвоей. Виталька присел на песок под молодой сосной, обнажившей корни на склоне, снял ветровку. Вытащил из джинсы лезвие «Ленинград» — острая пластинка; то, что надо.

Он вскрыл себе вены.

Не поперёк, по-детски, чтобы привлекать внимание, а правильно — вдоль — в первый и последний раз. Если поперёк и без горячей воды, то кровь свернётся, и ничего, кроме хохмы не получится. Поэтому надо вдоль. Именно вдоль — Амбал всегда, если что-то делал, то делал основательно и продуманно.

Кровь лилась, и стало одиноко умирать. Он встал и побрёл в посёлок. Живущий В Последний Раз.

Он умудрился дойти до магазина возле автобусной остановки: километра полтора от молодой сосны. Возле магазина он упал и умер.

Мимо проходили старушки. Их лица были цвета пергамента, а в сумках был хлеб.

Ему было всё равно: на его зрачках деловито чистили рыльца зелёные мухи…

Вечером на мотоцикле с коляской приехал молодой участковый. Ветровку обнаружили на следующий день…

На похороны никто из наших не пришёл. И я тоже. В твоей могиле, Амбал, нам двоим не хватит места. Гроб — это самое личное, что у нас может быть в этой жизни, а я не претендую на чужое…

Да, в кармане ветровки нашли целую, без одного лезвия, упаковку «Ленинграда». Более чем необходимо для самоубийства. Наверное, чтобы подстраховаться от случайностей, чтоб наверняка хватило — Амбалка всегда был очень практичен.

Практику по метрологии в нашей группе вела привлекательная особа, лет около тридцати — в самом соку тётя: лицом пригожа, статью стройна…

Сидим, дуемся: соображаем — почему на любую дырку-отверстие обязательно допуск нужен? Зачем такие формальности? Можно ведь и по любви, без взаимных обязательств. Ведь можно же? Правда?

Вот потому студент Малышин и поинтересовался, впадая в юношеско-роковую пунцовость:

— Я прошу прощения, у меня почему-то калибр в отверстие не входит.

На что сексапильный гений посадок на вал с натягом невинно ответила:

— Если не входит, то надо под холодную воду.

Заржали почему-то только Хрюша и я, за что и были одарены благосклонной улыбкой.

Страну заблаговременно предупредили: сегодня будет транслироваться обращение президента США к украинскому народу. По-домашнему включали телевизоры, на рабочих местах слушали радио.

Президент супердержавы улыбнулся и сообщил, что демократизации украинского общества происходит недостаточно быстро, что виной тому коррумпированные политики, сосущие кровь из народа.

И те, кто включили телевизор, и те, кто слушали радио, с восторгом захлопали в ладоши.

А потом президент сказал что-то непонятное про терроризм и Украину…

А ещё он добавил, что ничего личного против народа Украины не имеет…

И что он уполномочен заявить: всё сказанное не шутка и не блеф…

И ещё, он просит не переключать на другой канал…

И тогда в прямом эфире, с комментариями, показали, как на берегу Днепра вырос огромный гриб. В сотни раз больше чем в Хиросиме…

И те, кто слушали радио и ничего не видели, позвонили родственникам, которые сидели дома перед телевизорами. И те, кто слушали радио, спрашивали, забрызгивая слюной трубки: ЭТО было? ЭТО показали? вы видели?