Пётр Алешковский - Секретики

Сторож из будки выходил редко, понимая, что желающих украсть что-то из хранившейся здесь рухляди нет и быть не может. Другое дело – церковь. Мы были уверены, что она набита сокровищами. Туда-то мы и нацелились. Партизанчик уверял, что знает дырку в окошке, в которую можно пролезть. Понятно, что заходить мы собирались не с улицы. Лёшка получил свою кличку за дело, он знал все закоулки Боткинской и клялся вывести нас тайными тропами. Около морга, желтого здания в виде большого склепа, он поднырнул под бетонный забор, приказав нам сосчитать до пятидесяти и только потом идти. Мы честно сосчитали, пролезли под забором и оказались на пустыре, в самом центре которого находилось огромное кострище, освещенное одиноким фонарем. На кострище стоял желтый сосновый гроб. Мы застыли, напуганные и растерянные, а Партизанчика и след простыл. Никто не ожидал такого подвоха. И тут крышка гроба начала подниматься. Изнутри появилась рука, поднимавшая крышку всё выше и выше, чтобы вдруг разом скинуть ее. Весь в стружке (мы успели заметить, что гроб набит свежей стружкой), корча страшные рожи и завывая, из гроба выпрыгнул Партизанчик и бросился на нас. Кажется, Гашек, не лишенный смекалки, первым догадался закричать:

– Тикаем, гроб от прокаженного, его принесли, чтобы сжечь!

Мы рванули что есть мочи. За нами бежал Партизанчик, истошно крича, что просто хотел пошутить, что не знал про прокаженного, но никто его не слушал. Помню, как я вскочил в подъезд, добежал до квартиры и стал мыть руки и лицо мылом. Перед сном я внимательно осмотрел всё тело, но не нашел никакой сыпи, с которой, по словам Гашека, и начинается страшная болезнь. К тому времени я прочел много исторических романов и знал точно, что проказа неизлечима.

Утром я заперся в ванной и изучил себя при помощи двух зеркал, разглядывая спину, попу, подмышки и пах. Ни прыщей, ни сыпи по-прежнему не было. Успокаивало то, что к Партизанчику никто из нас не прикасался, а значит, заразиться мы не могли. После школы все собрались во дворе, но, завидев его, похватали кто камни, кто палки и предупредили, что подходить к нам он не сможет целую неделю. Гашек объявил карантин, уверив, что недели будет достаточно. Издалека мы внимательно рассматривали его лицо, но симптомов проказы не обнаружили.

Так я и не попал внутрь церкви-сокровищницы. Партизанчик неделю не совал нос во двор, а когда появился, принялся раздавать бесплатно всем желающим солдатские “ушки”, погоны и звездочки – у него в мешке их было видимо-невидимо. Я успел ухватить магниевый руль, второй достался Гашеку, а третий мы сточили драчевым напильником на стружки. К магниевым стружкам добавляли мелко натертый алюминий, марганцовку и серу от спичек, заворачивали смесь в фольгу, обматывали суровой ниткой, а в хвост вставляли зубья от расчески. Получалась ракета, которую крепили к палке, нацелив острым концом в небо. Гашек поджигал ее и драпал к нам, выглядывавшим из-за сарая, где дворники хранили лопаты и запас метел. От хвоста начинало тянуть едким дымом, потом ракета взрывалась, причем так ярко, что в глазах еще долго плясали огненные мушки. Ни одна из них так и не взлетела, и мы долго обсуждали, как сделать корпус из трубки, но было непонятно, удастся ли прочно заклепать носик, ведь взрыв такой силы не выдержала бы никакая самодельная клепка. Хорошо, что из этой затеи ничего не вышло. На Хорошёвке подобная ракета оторвала пацану два пальца на руке.

Затем, как водится, пошли играть в расшибалочку. Допущенный в команду Партизанчик в пух и прах обыграл Гашека, бита у него была отменная, явно с Самолётки, но с нами он шайбами, понятное дело, не поделился.

Скоро он куда-то съехал – видимо, мать нашла работу получше или квартиру поуютней – и навсегда исчез со двора, к радости наших родителей. Партизанчик считался у них наиглавнейшим хулиганом. Хорошо, что никто не проговорился про гроб, Гашек предупредил, что тогда нас затаскают по врачам, заставят сдавать анализы и обязательно будут делать уколы в живот, как от бешенства.

Магниевый самолетный руль еще долго валялся в шкафу, и я не позволял его выкидывать, но, видимо, мама или бабка всё же незаметно от него избавились, потому что с какого-то момента он больше никогда не попадался мне на глаза. А вещь была классная, таких теперь не делают, как и самоваров. Они мне иногда вспоминаются – настоящее сокровище, мимо которого я пролетел на всех парах моего дворового детства.

Гашеком звали Серёгу Горяева, сына известного книжного графика, ветерана войны, бородатого внушительного человека, ужасно похожего на тогдашнего всеобщего кумира Эрнеста Хемингуэя. Он часто прогуливался по улице перед домом в неизменном вязаном свитере-водолазке, опираясь на сучковатую палку – комель какого-то экзотического дерева. Все встречные провожали его взглядом: заслуженный художник России плыл, как океанский лайнер. Жена его была много моложе. Его красивая молодая жена тоже притягивала взоры жителей нашего дома тем особо независимым видом, какой присущ состоятельным неработающим женщинам, посвятившим свою жизнь заботе о великом человеке. Гашек был их поздним ребенком. Всякий в доме знал, что у него особой толщины череп, он сам об этом всем рассказывал, постукивая себя по макушке внушительным кулаком, при этом улыбался, растягивая рот до ушей и смеясь со свойственным ему громким гыканьем. Мощный, широкоплечий, в отца, он больше всего походил на насельника исчезнувшей школы-интерната для “уо”, но таковым не являлся. Гашек был добрым, но хитрым и невероятно азартным. Еще одной его отличительной чертой было какое-то особое бесстрашие, близкое, пожалуй, к идиотизму. Он жил на восьмом этаже, и окна их квартиры, выходившие во двор, были забраны толстой решеткой. В пятом классе, начитавшись приключенческой литературы, Гашек смастерил парашют из пододеяльника, на всякий случай прихватил еще и пляжный зонтик но, на свое счастье, успел крикнуть матери, стоявшей у плиты, что он полетел. Мать, надо отдать ей должное, не задумываясь рванула в комнату и успела поймать сына за брючный ремень, когда он уже почти вывалился в окно. Тогда-то и появились знаменитые решетки. Когда Гашеку пора было возвращаться домой, мать вывешивала из окна огромный шведский флаг и трубила в горн. Гашек скалил зубы и говорил: “Всё, я пошел, с ней лучше не связываться”. И мы его понимали: жена Горяева была одной из самых строгих мам в нашем доме.

Однажды Гашек вернулся с дачи с перевязанной ладонью и рассказал, что придумал засовывать в насос палые листья: “Он так их выбрасывал, получался фейерверк! Ну и я не заметил, как он мне руку затянул! Я смотрю, а он всё глубже ее затягивает! Гыыы! И не больно, только кровь уже вовсю хлещет. Хорошо, кнопка была рядом. Дотянулся. Возили меня по «скорой», зашили руку в восьми местах!” Он не хвастался, просто констатировал факт. Фиолетовые шрамы на руке какое-то время вызывали наше восхищение, но скоро они поблекли, и мы про них забыли.