Михаил Зуев-Ордынец - По быстрой воде

Здесь мы увидели старинные уральские костюмы: на женщинах — пестрые сарафаны и повойники, на мужчинах — старинные войлочные шляпы и неуклюжий повиток, длинный пиджак без отворотов из домоткани.

За Копчиком долго наблюдаем работу лесорубов и сплавщиков. С вершины горы до воды выложена из бревен же ровная дорожка, спуск. Бревно катится по спуску, подпрыгивая, перевертывается и бултыхается в реку, вздымая фонтаны воды. И долго еще летит, скользит по реке, как глиссер.

Сброшенные бревна образовали у подножия горы бесформенный ворох. Издали он похож на кучу спичек, высыпавшихся из коробки. Рабочие растаскивают ворох баграми. И вдруг бревна с глухим, зловещим рокотом поползли вниз. Рабочие бросились врассыпную, кто на берег, кто вплавь по реке. Лавина из бревен рухнула в реку. Вода запенилась. Огромная волна ударила в борт нашей лодки, едва не опрокинув ее.

За последние годы неизмеримо выросла роль чусовских лесов, как поставщиков топлива и строевой древесины для уральских индустриальных гигантов. И ожили лесные трущобы. Выросли по берегам новенькие бараки лесорубов. Гулким эхом несется по Чусовой треск лесных великанов. Сотни тысяч кубометров древесины плывут сейчас под чусовскими бойцами, там где разбивались барки и гибли бурлаки.

Ермак-камень укрыл нас от очередного дождя. Двое из нас пробовали вскарабкаться по веревке в пещеру, в которой Ермак по преданию спрятал награбленную на Волге казну. Пещера расположена посредине камня, на высоте 20 метров над рекой, и из попыток наших ничего не получилось.

Достоверно известно, что около устья реки Ермаковки, километрах в двух от камня, Ермак сделал первую остановку. Отсюда главные силы под его начальством поплыли к устью Серебрянки, а разведочный отряд пошел выше по Чусовой, до реки Межевой Утки, «разведать о вогульских силах».

Во времена сплава и бурлачества существовал у бурлаков суеверный обычай окликнуть Ермака по имени. И когда звонкое эхо отвечало, они верили, что это откликается сам Ермак.

Ночевать предполагали на правом берегу, на мельнице, у устья реки Свадебной. Но не нашли ни устья, ни мельницы. Привалили к левому берегу, где наткнулись на полуразрушенное здание. Рамы сняты, крыша полуразобрана. Не то брошенный лесной кордон, не то бараки лесорубов. Спать придется на голом полу.

Глухая лесная трущоба! Я отошел от порога постройки на два шага и не смог пробраться через чащобу. Какая-то стена из живых и павших деревьев. Порою кажется, что леса больше лежит на земле, чем стоит. Под ногами сухая, пружинящая, как матрац, настилка из векового слоя пожелтевшей хвои, обросшие плюшевым мхом павшие деревья, в лицо колют, норовя попасть в глаза, сухие острые сучья. Как продраться через эту чащобу?

В бараке, при свече, изучаю карту-десятиверстку. В какую глушь мы забрались! В обе стороны от реки, километров на сто, ни одного жилья. Девственная тайга, безымянные речки, горы. Если угонят наши лодки речные воры или поднявшаяся от дождей река сорвет их, нам не выбраться отсюда.

Перед сном снова выхожу на волю. Горы попрежнему курятся облаками. Их белесые полотнища спускаются так низко, что почти закрывают крышу барака. Они свиваются в кошмарных сплетениях, плывут и клубятся бредовыми чудовищами, а в редкие разрывы мутно проступают темные горы с гребнями, поросшими лесом.

Ночь лисой притаилась в тайге. Река плещет звонкой крутой волной, плачуще кричит неведомая птица или зверь, трещит под чьими-то крадущимися шагами валежник, бесшумно, пушисто пролетел над головой филин и утонул в тумане. Высокие травы и кусты стеною обступили кордон. Не видно, что делается в двух шагах. Лишь встревоженным ухом ловишь таинственную ночную жизнь тайги…

Где плывем — неизвестно. Ни деревень, ни бойцов. Я тщетно пытаюсь ориентироваться по карте. Ничего не понимаю!.. Наконец-то определились. Прошли Москву. Да, да, Москва, а в ней три жилых двора.

— Это Москва? — кричали мы, не веря надписи на карте.

— Она самая! — отвечают с берега.

— Метрополитен есть?

— Нету еще! — смеются москвичи и машут приветливо руками. — Заезжайте! Расскажите про этот самый метро… политен, какой он?

Но мы спешим. За следующей деревней Кумыш начинается самое интересное, самое страшное место на Чусовой. Подходя к нему, молились и готовились к смерти бурлаки. Здесь встали самые страшные бойцы — Молоков и Разбойник. Они щелкали барки, как спелые орехи.

«Бойцы, расположенные за деревней Кумыш, — пишет Мамин, — представляют последнюю преграду, с которой борется Чусовая. Старик Урал собирает здесь последние силы, чтобы загородить дорогу убегающей от него горной красавице…».

Подходим к Молокову. У подножия его ласково, нестрашно плещется река. От воды на камне дрожат зеркальные арабески. Вид у камня добродушный, мирный. Мне показалось, что грозный Молоков скучает, дремлет по-стариковски под жаркими солнечными лучами. Но грозный боец бывает и другим.

Трудность прохода под Молоковом заключается в том, что косую струю течения надо пересечь под самым камнем, почти вплотную к нему.

Чусовая под Разбойником была поистине кладбищем барок, братской водяной могилой сотен людей. В одном только 1877 году о Разбойник за несколько часов разбилось 23 барки и утонуло свыше ста человек. А сколько барок разбил Разбойник за все время сплава и сколько людей погубил он, подсчитать невозможно!

А мы подошли к Разбойнику вплотную, причалили лодку к горячим от солнца каменным его бокам и занялись своими домашними делами: начальник перезаряжал кассеты, я и Раф чистили на ужин грибы.

На ночевку остановились в удивительно красивом месте — в устье реки Поныш. Река эта прорыла себе ложе в почти отвесных скалах и выходит к Чусовой, как из огромных каменных ворот. Поныш, кроме этого открытого устья, имеет еще один подводный выход в Чусовую несколькими километрами выше.

Когда на высоком береговом мысу загорелись наши костры, с противоположного берега приплыли к нам гости — колхозники и колхозницы. Раф угостил их, по их желанию, лекцией о силосных ямах. Они отблагодарили нас за лекцию сообщением, что до Чусовского завода, до конечного пункта нашего путешествия, нам не добраться. Река перед заводом километров на шесть забита сплавными дровами.

Идем фордевиндом (на попутном ветре) в корму. К обеду будем в Чусовском заводе. Но как дрова, дрова?

Прошли густо поросшую лесом гору Журавлик. Она широко известна на Урале тем, что на склонах ее залегает алюминиевая руда — бокситы. Мнения геологов об этой руде различны. Одни считают, что журавлинские месторождения алюминия представляют только «теоретический интерес», другие ставят вопрос об организации здесь промышленной добычи руды. А повидимому, месторождение, как следует, еще не исследовано.