Ольга Румбах - Ловля ветра, или Поиск большой любви

«Белла», как известно, — красавица. Так что же вызывает раздражение? Инаковость. Да. Это когда не так, как у нас. Когда иначе, — может быть, даже и лучше, но — не как у нас. Это злит.

Вот китайцы. О них — всегда с раздражением. Причем все: мол, качество у них, то… се… А они молча, трудолюбиво, за сущие копейки клепают, шьют, куют, и — экспортируют, экспортируют… И вот уже полмира, да что там, весь мир, почитай, обувается-одевается в китайское, умывается тоже китайским, и зубы чистит тоже ничем иным. И, что совсем уж курьезно, сувениры наши национальные (и не наши тоже) оттуда же, из Китая. И почти как гарантия качества: «Это Китай для Америки делал!»

А чего раздражаться-то? Работай — и все. Хочешь, чтобы было много — много работай. Изучай рынок, интересуйся. Вот татары. Знаю-знаю, тема эта в Крыму, можно сказать, болезненная. Другие они, да, — смуглые, брутальные, местами даже нагловатые. Сами про себя шутят: «Зачем "гаварят", что незваный гость хуже татарина? "Абидна". Нет, незваный гость — лучше татарина!» Но ведь они — буквально рыночные гении. Кто-нибудь поспорит? Не думаю.

Трудолюбивые. Кто-нибудь возразит?

Был у нас в газете фотокорреспондент. Звали его Рафаэль. Жил в девятиэтажке, построенной специально для депортированных. Так он говорил, что в шесть утра в их большом «спальном» районе светился огнями только этот татарский дом.

Специального образования у него не было. Но он работал и работал, поначалу неумело, снося терпеливо насмешки журналистской братии, потом все лучше и лучше. «Ничего, все будет, — подбадривал себя. И добавлял: — "ксмет"». Могу ошибиться, но это что-то вроде: на все воля Божия. А теперь фамилия и вычурное имя его мелькает в новостийных титрах федеральной телерадиокомпании.

«Ты верующая? Хорошо», — сказал он при знакомстве. И тепло улыбнулся, и посмотрел с уважением.

А другой татарин в другое время пришел в храм, достал бережно завернутую в тряпицу икону и передал ее православному священнику. Пояснил: купил дом, а икона эта осталась от старых хозяев, русских. Отнесся к ней, как к святыне.

И еще одна история от батюшки, уже другого, живущего в небольшом селе. Ехал как-то пьяный мужик на тракторе с прицепом по сельской улице. Ехал, вихляя и оставляя на пыльной дороге ошметки навоза. А аккурат против дома священника и вовсе опрокинул прицеп. Навоз, само собой, вывалился, перекрыл дорогу и въезд во двор священника. Его действия? Вылез, пошатываясь, из трактора, посмотрел осоловевшими глазами на эту «картину маслом» и… полез отцеплять прицеп. Через некоторое время об инциденте напоминала лишь зловонная куча против дома батюшки да удаляющийся неровный стрекот мотора.

Соседи священника, старики совсем, татары, выглядывали-выглядывали из ворот, не придет ли работничек убрать навоз, цокали языками, вздыхали, а потом вышли с лопатами и принялись убирать кучу сами. К вечеру управились.

И еще. Умер пожилой человек, папа сотрудницы. Похороны, плач… Конечно, отпевание. В положенный час выстраивается похоронная процессия. Родственники, друзья умершего. И… замешательство: никто не хочет нести крест. Никто! Ну, родственникам не положено. А друзья — ни в какую: нет, мол, примета плохая! Тогда выделился из толпы провожающих татарин, который тоже был другом усопшего, взял молча крест, перехватил поудобнее и понес. И нес до самой могилы. Устланная коврами, с открытыми бортами машина с гробом, следом — мусульманин Надыр с крестом на плечах, потом — похоронная процессия.

А кто-нибудь видел, как молодой татарин, тот самый, брутальный до нагловатости, — целует руку своей бабушке? То-то.

Мне возразят: есть и другие истории, где татары выглядят вовсе не так прянично. Есть. Знаю. Но эти истории, повторяют без конца, смакуют, передают из уст в уста, гневно возмущаются — многие и многие. А мне вот захотелось положить нечто и на другую чашу весов. Для равновесия. Оно, равновесие, просто необходимо для «мирного и премирного жития», о котором ежеутренне просим Господа нашего в молитвах.

Закончить хочу историей, уже иерусалимской, которая приключилась лично со мной жарким тамошним летом. Потерялась я у Стены плача. Приехала из Тель-Авива с экскурсией «Иерусалим православный», вышла вместе со всеми из автобуса, сиреневенького такого, «Борис-тур» называется, и пошла в толпе туристов, все время стараясь не выпускать из виду зонтик экскурсовода. Она, эта экскурсовод, из бывших наших. Израильтяне знают, что наши излишними манерами не обременены: бесцеремонны порой до грубости. Ну, наша сразу заявила, что восемь-десять процентов «отсева» — нормальное для экскурсии явление: народу, дескать, в Иерусалиме тьма, поди уследи за всеми. Попасть в эти восемь-десять процентов категорически не хотелось, и я старательно записала в блокнот телефон экскурсовода. И… благополучно оставила его, вместе с рюкзачком, в автобусе. Решила идти налегке. Деньги, телефон и фотоаппарат поместились в многочисленных кармашках спортивного платья.

На подходе к Стене мы прошли сквозь металлоискатель. Ничто не пикнуло, и я, похвалив себя за то, что не взяла ничего лишнего, продолжила путь. Людей много, в одну и другую сторону движутся сплошным потоком. Только зазевайся — и ты отстал. То и дело тревожно всматриваешься: наши — не наши. Но здесь я справилась, слава Богу.

Стена. Совсем не такая, какую себе представляла. Столько разговоров о ней… Мужчины молятся отдельно, заборчиком отгороженные.

Краем уха услышала, что группе дается 20 минут. Ну, подошла. Стала фотографировать. Еврейки, красивые, смуглые, с блестящими черными глазами и черными волосами приникали к Стене лицом и руками, унизанными золотом, шептали яркими губами просьбы. Каждая расщелина утыкана записочками. Записки валяются повсюду, сыпятся из Стены. Вверху, цепляясь буквально за пыль веков между камнями, растут кустами какие-то растения, свисают, будто с любопытством, вниз. Снимаю.

Встав на стул, снимаю, что делается там, за забором, в мужской половине. Дерзость, конечно. Там много евреев-хасидов в самых причудливых черных одеждах, белых чулочках и неимоверных меховых шапках — это в такую-то жару! Снимаю.

Не поворачиваясь спиной, женщины пятятся от Стены. Такая традиция. Это настолько необычно, что хотелось снимать и снимать. Вот здесь я и прокололась. Три сочных еврейки с тяжелыми бедрами, все в черном (израильтянки любят одеваться в черное), пятятся и пятятся от Стены, и животы их колышутся… Этот файл есть у меня в компьютере, но именно этот момент, очень экзотичный, не люблю пересматривать, потому что я еще снимала тучных, как на подбор, красавиц, а группа наша уже уходила, и скрывался в огромном тоннеле, ведущем в старый город, спасительный зонтик экскурсовода, сиреневый, на который было велено нам ориентироваться.