Чжан Мэн-лян - Годы бедствий

— Мне нужны вы, собаки ненавистные! Отпустите моего мужа! Отдайте мне дочь! Верните их мне! — кричала ему прямо в лицо Юй-чжэнь.

— Ты же сама, как комар, летишь на огонь — сама кличешь на себя беду, — холодно усмехнулся Чжао Лю. — Ладно, пусть мы продали твою дочь! Пусть мы твоего мужа отправили в суд и осудили его на каторгу! — Он в возбуждении хлопнул себя по бокам. — Ну, что ты с нами теперь сделаешь?.. Я жду!

Юй-чжэнь от гнева не могла сказать ни слова и только с ненавистью смотрела на него. Наконец дар речи вернулся к ней, и она снова закричала:

— Ты жалкий собачий прихвостень! Женщина вступает с тобой в бой!

Сяо-ма обнял мать и заплакал, Шунь-мэй тоже закричала — поднялся невообразимый шум. Душегуб не усидел в своей комнате и вышел к дверям.

— Бейте ее! — закричал он слугам. — Прибейте эту вонючку!

Все видели, что Юй-чжэнь беременна, и никто не посмел ударить ее первым. Тогда Душегуб размахнулся и с силой ударил ее ногой прямо в живот. Юй-чжэнь застонала и упала без чувств. Сяо-ма и Шунь-мэй ползали на полу около матери и кричали во весь голос. Юй-чжэнь понемногу пришла в себя, ей казалось, что ее внутренности режут на куски. Но она нашла в себе силы, чтобы протянуть руку в сторону Душегуба и Чжао Лю и крикнуть:

— Вы… вы настоящие волки! Пусть я попаду в ад, но и там я буду жаловаться Яньвану [33]на вас, пусть вас черти живьем сожрут! — Тут она вынула припрятанный пузырек и торопливо выпила его содержимое.

Сяо-ма хотел помешать ей, но не успел. Юй-чжэнь бросила пузырек в Душегуба. Она попала ему в голову, и он, схватившись рукой за рану, завопил не своим голосом.

А Юй-чжэнь от боли корчилась на земле. Она то хваталась рукой за живот, то бессильно царапала руками землю. Губы и руки ее начали синеть. Дети, обняв ее, плакали во весь голос. Вдруг Юй-чжэнь из последних сил рывком поднялась, прижала к себе детей и, указывая рукой на Лю У и Чжао Лю, сказала:

— Сынок, запомни их, это они убили твою мать! Пусть не будет им пощады! — и тут же снова бессильно свалилась на землю.

Перед нею померк свет, глаза сузились, она бросила последний взгляд на Сяо-ма и Шунь-мэй и испустила дух.

Многие в толпе рыдали. Кто-то побежал в полицию. Люди бросали гневные взгляды на виновников происшедшего.

Душегуб, все еще держась за голову, холодно рассмеялся:

— Ну и подыхай! Туда вам всем и дорога!

В это время Сяо-ма схватил кирпич и изо всех сил запустил его в Душегуба.

— Я убью тебя, черепашье яйцо [34]! — крикнул мальчик.

Сяо-ма попал толстяку в ногу, и тот, охнув, опустился на землю. Чжао Лю ударил Сяо-ма, но тот схватил зубами его за палец и так сжал зубы, что у Чжао Лю потемнело в глазах от боли.

Появились полицейские. Офицер забрал с собой Сяо-ма с сестрой и пузырек, из которого Юй-чжэнь выпила яд. Тело Юй-чжэнь нельзя было трогать до прихода следователя. Но полицейские распорядились временно перенести его в расположенную напротив чайную.

Весть о случившемся вскоре распространилась по Тяньцзиню, вызвав всеобщее возмущение.

Сяо-ма и Шунь-мэй до утра пробыли в полицейском участке. На следующий день следователь осмотрел труп Юй-чжэнь. На груди у нее он обнаружил жалобу, адресованную в Верховный суд. Затем тело ее, показав предварительно детям, зарыли без соблюдения установленного для похорон обряда. А детей отправили в суд.

Когда Сяо-ма и Шунь-мэй привели в суд, уже стемнело. Детей решили отправить в дом предварительного заключения. Эти двое деревенских ребятишек не только не знали, для чего предназначен этот дом предварительного заключения, но и не понимали, почему их арестовали и взяли под стражу. Они испуганно жались друг к другу, озираясь по сторонам. Когда они вошли в темный переулок, сопровождающий их полицейский отобрал у них пояса от штанишек, чтобы они не убежали. Но кругом стояла такая темень, что они боялись и шагу сделать.

— Идите быстрее, быстрее! — непрерывно понукал их сзади полицейский.

Но вот они подошли к небольшой двери, полицейский открыл замок и распахнул ее. Изнутри потянуло тяжелым запахом нечистот. Дети не смели войти внутрь, но полицейский с силой толкнул их туда и запер за ними дверь. Ребятишек пробрала холодная дрожь, волосы у них от страха встали дыбом. Сяо-ма, крепко прижимая к себе сестренку, забился в угол. Сердечко Шунь-мэй громко стучало, но она не смела плакать и только крепче прижималась к брату, закрыв лицо ручонками. Сяо-ма все крепче прижимал ее к себе. Сердце его билось учащенно, он не решался даже громко вздохнуть и только тихо плакал. Наконец, немного успокоившись, мальчик стал осматриваться.

В камере слабо горел остаток свечи. Причудливые тени от ее колеблющегося пламени нагоняли еще больше страха. На земле лежали трое: на соломенной циновке громко храпел старик, прикрытый каким-то рваньем, а в головах у него стояли две пустые водочные бутылки и догорал огрызок свечи; двое молодых парней спали в углу, у стены.

Глубокой ночью свеча погасла. В камере наступила жуткая темнота. Задремавшая было Шунь-мэй неожиданно проснулась; ничего не различая вокруг, она громко заплакала: «Мама! Мамочка!» От ее крика проснулся старик, он сел и громко сказал: «Если ты не перестанешь реветь, я тебя убью!»

Сяо-ма обнял сестру и стал ее уговаривать: «Не плачь, а то они побьют нас. Вот настанет утро, и мы с тобой пойдем искать папу!» Девочка перестала плакать. Она только сопела, спрятав свою головку под курточку брата.

На улице уже рассвело, а в камере стояла темнота, в которой с трудом можно было различить человеческие силуэты. Шунь-мэй захотела пить, но Сяо-ма нигде не видел бачка с водой, только у старика была какая-то бутылка.

— Почтенный господин! — попросил он старика. — Дайте ей немножко воды, девочка очень хочет пить.

— А ты приносил воду? — сердито крикнул старик. — Пусть пьет мочу, да и той нет!

Сяо-ма сердито забился в угол и там проворчал:

— Человек умирает от жажды, и не дать ему глотка воды?! Тут все равно как в аду!

Шунь-мэй запросилась на двор. Параши в камере не было. Ежедневно два раза арестованных водили в уборную. Шунь-мэй плакала, но Сяо-ма велел ей терпеть. Однако она не вытерпела и помочилась на пол, прямо около циновки старика. Тот вскочил и сердито бросился на девочку. Но Сяо-ма загородил ее собой и схватил старика за ногу:

— Почтенный господин! Она ведь маленькая, вы лучше ударьте меня!

Старик опустил кулак, посмотрел на заплаканное лицо Сяо-ма и вернулся на свое место.

В обед принесли похлебку. У старика были деньги, и он не стал есть похлебку, а попросил надзирателя принести ему пятьдесят пельменей. Тот охотно взял деньги, однако принес только тридцать пельменей. Сяо-ма в этот момент вспомнил слова, которые говорил его матери старик в ночлежном доме: «С деньгами и подлец — господин, а без денег и благородный человек — козявка!»