Чжан Мэн-лян - Годы бедствий

В понедельник утром Япошка пришел на урок. На перекличке выяснилось, что отсутствуют четыре человека.

— А где ваш староста? — спросил он у Лю Те.

— Не знаю, — ответил тот.

— Найди его и остальных! — сердито приказал Япошка.

— Все больны и не могут прийти на урок, — доложил появившийся после довольно продолжительного отсутствия Лю Те.

— Чем больны?

— Не знаю.

«Из этих четырех гаденышей на каждом уроке двое отсутствуют, — подумал Япошка. — Прошло уже больше двух месяцев, а они еще и трех фраз не выучили, все время болеют. И как это могло случиться, что вдруг заболели все четверо?»

Он сердито бросил на стол учебник и быстро пошел в общежитие.

А четверо друзей валялись на нарах и на все лады честили Япошку. Услышав за дверями скрип его кожаных ботинок, они замолчали. Разгневанный Япошка влетел в комнату и, не говоря ни слова, схватил Сяо-ма за ухо. Тот опустил руку, взял с пола ботинок и изо всей силы стукнул им Япошку по руке. Удар пришелся как раз по часам. Япошка отпустил ухо Сяо-ма, тот быстро вскочил с нар и, схватив оба ботинка, замахнулся ими на учителя:

— Ты почему хватаешь меня за ухо?

— А ты почему не идешь на урок?

— Я не хочу изучать язык безродных рабов!

— Кто же это безродный раб?

— Ты безродный раб!

Учитель влепил Сяо-ма затрещину.

— Япошка! Безродный раб! — закричал Сяо-ма и бросился на него.

Трое остальных ребят сразу же пришли на помощь Сяо-ма. Вчетвером они окружили учителя и начали колотить его чем попало. Он даже не пытался сопротивляться, с лица его катился пот.

— Мы не пойдем на уроки, посылайте нас на работу! — крикнул Ван Шэн.

— Не учиться нельзя, это приказ японской императорской армии!

— Чепуха! — возразил Сяо-ма. — Нас это не касается. Можно учиться или нельзя — мы на уроки не пойдем! Учебники мы уже сожгли!

Учитель замахнулся на Сяо-ма, но все четверо сделали шаг вперед, а Сяо-ма, пригнув голову, спросил:

— Что, Япошка, драться хочешь? Не боимся!

Учителю пришлось ретироваться. Он разыскал Старую Мартышку и начал жаловаться:

— Бунт! И все эти четыре ублюдка! Они разбили мои часы! — с кислым лицом он поднес руку с часами к уху, но часы молчали. — Испортились!

— Эти маленькие негодяи раньше были ничего, но после появления Чжан Сяо-ма все пошло кувырком, — сетовал Старая Мартышка.

— А после того как его сделали старостой, он стал еще хуже. Даже порки его не исправили, — вздохнув, проговорил Жирный Ван.

— Как их побьешь? — вытирая рот, сказал Япошка. — Они вон сами меня избили! Сожгли учебники японского языка и требуют, чтобы их послали на работу, а японский язык учить не хотят! Это приказ великой японской императорской армии, а они осмеливаются не подчиняться. Просто разбойники!

— Надо избить Чжан Сяо-ма и выгнать его! — предложил Старая Мартышка. — Одна поганая рыбешка, а мутит всех.

— Так не годится! — возразил Ван. — Чжан Сяо-ма испортил детей. Но если выгонять, то всех четверых, а останется хоть один — положение не улучшится!

— Так что ж, вы так ничего и не предпримете? — сердито спросил Япошка. — Хорошо! В таком случае я иду в штаб японских войск!

Старая Мартышка, испугавшись, поспешно остановил его:

— Справимся сами, сами справимся! Быстрее вызывайте охранников и посадим их в карцер. Пусть дохнут там с голоду!

Так четверо друзей оказались в карцере. Это была темная комната без окон. В железной двери был небольшой глазок, также закрывавшийся маленькой железной дверкой.

С первого же дня узникам не давали ни еды, ни воды. Они мучились от голода, но особенно сильно их допекала жажда. Сначала они судорожно глотали слюну, но вскоре и слюны во рту не стало. В глазах у них рябило, в голове стоял шум, от слабости они уже не могли ни стоять, ни сидеть и молча лежали на полу с закрытыми глазами.

В группе Сяо-ма самым предприимчивым был Лю Те. Зная, что их товарищам грозит голодная смерть, он стал советоваться с ребятами:

— Они все к нам так хорошо относились, а теперь их хотят в карцере уморить голодом! Ночью мы должны передавать им еду и воду!

Ребята согласились с предложением Лю Те. На следующий день во время завтрака, обеда и ужина каждый откладывал кусочек, чтобы Лю Те ночью передал это в карцер.

Ночь была очень темной. Лю Те дрожал от страха, боясь попасться на глаза охранникам. Он по кусочку толкал еду в глазок двери карцера. Затем через полый карандаш он напоил узников холодной водой. Лю Те никто не заметил, и он стал приходить каждую ночь.

Так друзья были спасены от голодной смерти. Трудно найти слова, которые могли бы выразить благодарность узников Лю Те и остальным товарищам. Лю Те, пренебрегая опасностью, каждую ночь сам передавал узникам еду.

— Снова умерло несколько ребят, а Япошка еще больше свирепеет! — сказал как-то четырем друзьям Лю Те. — Придумывайте поскорее, как вам выбраться отсюда. А уж тогда мы вместе с ними рассчитаемся!

— Успокойся! Если умрем, то, конечно, все пропало. А если останемся живы — отомстим! — сказал Сяо-ма.

— Лю Те правду говорит. Надо выбираться отсюда и действовать! — решительно заявила Ван Шэн.

— Пусть хоть расстреливают, я все равно не стану учить японский язык! — твердо стоял на своем Дэн Сюн.

Только Чжао Сэнь затаил злобу на трех остальных и сидел, молча глотая слезы.

Через десять дней после того, как друзей посадили в карцер, Старая Мартышка приказал открыть дверь — четверо узников были живы! На лице Старой Мартышки было написано неподдельное удивление. «Очень странно, — думал он. — Что они, святые духи, что ли?» — и, холодно улыбнувшись узникам, он сказал:

— Мои сокровища, вы еще не подохли?

При виде своего заклятого врага Сяо-ма, Ван Шэн и Дэн Сюн рассвирепели. Каждое его слово только подливало масла в огонь. Камера была пуста, нечего было взять в руки, чтобы броситься на обидчика. Тогда они сгребли засохший кал и кинулись на Старую Мартышку. Но охранники избили их и снова закрыли в карцер. Теперь на ночь у двери карцера выставлялась охрана, и Лю Те не мог больше кормить и поить своих друзей. Для них начались новые мучения.

Когда их только посадили в карцер, Чжао Сэнь еще сохранял остатки мужества. Но теперь, увидев, что им грозит смерть от жажды и голода, он разрыдался и зло закричал:

— Это вы довели до того, что я должен напрасно погибнуть здесь! — Он рыдал целыми днями, совсем пав духом.

Товарищи уговаривали его:

— Не стоит жаловаться на свою судьбу, мы все должны питать злобу на городские власти! Этот исправительный дом все равно что могила — рано или поздно мы бы здесь погибли. Умрем — значит такая наша участь, а выживем — нужно до конца бороться за жизнь!