Мо Янь - Лягушки

– Я вот, правда, слышал, что переехать в Пекин непросто, нужно дождаться определенных показателей…

– Ты возвращайся и хорошенько трудись, – сказала Ян. – А это дело – моя забота.

– Ой, как здорово! – Ван Жэньмэй даже запрыгала от радости. – Дочка сможет в Пекине пойти в школу. Моя дочка тоже станет пекинкой!

Ян еще раз смерила Ван Жэньмэй взглядом и обратилась к тетушке:

– К операции подготовьтесь как следует, чтобы безопасность была гарантирована.

– Насчет этого не волнуйтесь! – заверила тетушка.

Перед тем как зайти в операционную, Ван Жэньмэй вдруг схватила меня за руку, посмотрела на шрамы от зубов на запястье, и в голосе ее прозвучало искреннее сожаление:

– Сяо Пао, вот уж не стоило мне кусать тебя…

– Ничего.

– Еще болит?

– Да разве это боль? Почти как комар укусил.

– Может, ты меня укусишь?

– Да будет тебе, что ты как маленькая.

– Сяо Пао. – Она еще держала мою руку. – Как там Яньянь?

– Дома, дед с бабушкой за ней смотрят.

– А еда у нее есть?

– Есть, я купил два пакета сухого молока, два цзиня сырного печенья, а еще коробку измельченного мяса и коробку лотосового крахмала. Так что не волнуйся.

– Яньянь все-таки больше на тебя похожа, верхнее веко без складки, а у меня двойное.

– Это да, а лучше бы на тебя была похожа, ты-то красивее меня.

– Говорят, девочки больше похожи на отцов, а мальчики на матерей.

– Может быть.

– У меня на этот раз мальчик, я знаю, я тебя не обманывала…

– Времена уже иные, мальчик, девочка – какая разница? – с деланой беспечностью сказал я. – Через пару лет приедете ко мне в Пекин, устроим дочку в самую лучшую школу, дадим хорошее воспитание, будет незаурядной личностью. Одна хорошая дочка лучше десяти плохих сыновей!

– Сяо Пао…

– Ну что еще?

– Сяо Сячунь тогда меня полапал правда через одежду!

– Какая же ты смешная, – улыбнулся я. – Я уже забыл давно.

– Через толстую куртку на подкладке, а под курткой еще был свитер, а под свитером – рубашка, а под ней…

– Бюстгальтер, да?

– В тот день у меня бюстгальтер был постиран, под рубашкой была сорочка.

– Ладно, прекрати эти глупости.

– И поцеловал тогда неожиданно, с наскоку.

– Хорошо, поцеловал и поцеловал! Романтические отношения все-таки.

– Я не позволяла ему целовать себя. Он поцеловал, а я ему ногой заехала, так что он за низ живота схватился и на корточки присел.

– Силы небесные, бедолага Сяо Сячунь, – засмеялся я. – А когда я тебя потом целовал, что же ты меня не пнула?

– У него изо рта какой-то дрянью несло, а от тебя приятно пахло.

– Тебя послушать, так тебе судьбой было назначено стать моей женой.

– Сяо Пао, я правда страшно благодарна тебе.

– За что это?

– Даже не знаю.

– Ну вот и не надо про любовь, погоди, будет время, и скажешь.

Из операционной высунула голову тетушка и махнула Ван Жэньмэй:

– Заходи давай.

– Сяо Пао… – Она вцепилась мне в руку.

– Не бойся, – успокаивал я. – Тетушка говорит, операция пустяковая.

– Вернешься домой, свари мне курицу.

– Хорошо, двух сварю.

Подойдя к операционной, Ван Жэньмэй обернулась и посмотрела на меня. На ней был мой старый серый мундир, одна пуговица отлетела, нитки торчат. В синих штанах с желтым грязным пятном на ноге и старых тетушкиных кожаных туфлях коричневого цвета.

В носу защипало, в душе пустота. Я сидел в коридоре на пыльном диване и прислушивался к доносящимся из операционной металлическим звукам. Представил себе эти инструменты, почти воочию увидел их режущий глаз блеск и чуть ли не ощутил их холод. Со двора донесся радостный детский смех. Я встал и через стекло увидел мальчика лет трех-четырех с двумя надутыми презервативами в руках. Мальчик бежал, а за ним гнались две девочки примерно того же возраста…

Из операционной в страшном замешательстве выскочила тетушка:

– У тебя какая группа крови?

– Вторая.

– А у нее?

– У кого?

– У кого еще? – рассердилась тетушка. – У жены твоей!

– Наверное, первая… Нет, не знаю…

– Остолоп!

– Что с ней? – Я смотрел на пятна крови на белом халате тетушки, и голова была какая-то пустая.

Тетушка вернулась в операционную, и дверь закрылась. Я приник к щели, но ничего не увидел. Голоса Ван Жэньмэй не слышно, только слышно, как громко говорит Львенок. Она звонила в уездную больницу, вызывала «Скорую».

Я с силой толкнул дверь, и она открылась. И увидел Ван Жэньмэй… увидел тетушку с засученным рукавом, Львенка, которая толстым шприцем брала кровь у нее из руки… Лицо Ван Жэньмэй белое как бумага… Жэньмэй… Держись… Какая-то медсестра вытолкала меня.

– Пустите меня, – твердил я, – пустите меня, мать его…

По коридору подбежали несколько человек в белых халатах… Один, мужчина средних лет, от которого пахло смесью табака и какой-то дезинфекции, потянул меня к дивану, усадил. Дал сигарету, помог прикурить, успокаивая:

– Не волнуйся, сейчас из уездной больницы приедет «Скорая». Твоя тетушка перекачала ей шестьсот кубиков своей крови… Должно быть, все не так серьезно…

Под звуки сирены примчалась «Скорая». Эта сирена змеей скользнула в меня. Люди в белых халатах с аптечками. Человек в белом халате в очках и с фонендоскопом на шее. Мужчины в белых халатах. Женщины в белых халатах. Мужчины в белых халатах со сложенными носилками. Кто вошел в операционную, кто остался стоять в коридоре. Двигались они все быстро, но выражение лиц спокойное. На меня никто не обращал внимания, никто даже глазом в мою сторону не повел. Во рту чувствовался вкус крови…

…Эти люди в белых халатах стали неторопливо выходить из операционной. Один за другим они садились в машину «Скорой помощи», последними туда затащили носилки.

Я метнулся в двери операционной и увидел накрытую белой простыней Ван Жэньмэй, ее тело, ее лицо. Тетушка, вся в крови, в изнеможении сидела на складном стуле. Львенок и остальные стояли, словно окаменев. В ушах стояла тишина, и лишь потом зазвенело, будто в них залетело по пчеле.

– Тетушка… – вырвалось у меня. – Вы же говорили, ничего страшного?

Тетушка подняла голову, наморщила нос и закатила глаза, лицо ее исказилось, словно от ужаса, и она вдруг звонко чихнула.

– Сестрица, братец, – стоя во дворе, непослушным языком проговорила тетушка, – пришла вот просить прощения.

Урна с прахом Ван Жэньмэй стояла на квадратном столике посреди большой комнаты. Там же в белую чашку, доверху наполненную зернами пшеницы, воткнуты три курительные свечки. От свечей струился дымок. В военной форме с траурной повязкой я сидел рядом. Дочка у меня на руках, одетая в глубокий траур, то и дело поднимала на меня глазки и спрашивала: