Юрий Пупынин - Забытое убийство

Винсент Григорьевич слушал доктора, как прилежный ученик мудрого учителя. Наконец-то он слышал понятное объяснение, подкупающее живой, пульсирующей логикой.

— Вы, наверно, специалист в области психоанализа... — с уважением сказал он. — Неужели в моей жизни произошло нечто в духе Фрейда? Действительно, отец мой рано нас оставил... Но, впрочем, ненависти к нему я не испытываю. Мама моя (которую по-своему люблю), по правде говоря, большая зануда.

Доктор отхлебнул бренди и ответил:

— Должен вас разочаровать! К Фрейду то, что происходит с вами, не имеет отношения... Вот, например, какая у вас зарплата?

— Ну, вообще-то она колеблется... — растерялся Винсент Григорьевич. — Я старший научный сотрудник в НИИ, преподаю, кроме того, в университете, но не всегда получаю положенное...

— Можете не продолжать, — махнул рукой доктор. — Знаю я, каковы доходы на ваших работах. Так вот! Фрейд как-то раз сказал, что его теория отражает только психику обеспеченных людей. И только к ним приложима в качестве инструмента лечения. Что же касается людей бедных, подчеркивал знаменитый ученый, то их следует лечить деньгами!

Они слегка посмеялись и замолчали.

— Тогда... что же? — решился Винсент Григорьевич, прерывая пугающую паузу.

Доктор вздохнул и продолжил:

— С вами ситуация другая. Вы только не волнуйтесь, пожалуйста, а лучше допейте бренди! Залпом! Вот так! А ситуация очень странная... Все данные говорят за то, что вы пять, десять, пятнадцать ли лет назад — уж не знаю! — убили кого-то.

И вот тогда Винсент Григорьевич и похолодел.

— Что вы такое говорите... — лепетал он, а сам в глубине души летел в разверзавшуюся пропасть, понимая: что-то именно в этом роде он и опасался услышать.

— К сожалению, все симптомы указывают именно на убийство, — подтвердил тем временем доктор. — Возможно, оно было делом случайным. Возможно — нет. Мы юридическую сторону вопроса сейчас не обсуждаем. Ведь как все могло произойти? После убийства опомнилась ваша совесть и попыталась в отместку за страшный проступок уничтожить ваше сознание. Проще говоря, свести вас с ума и на этом поставить точку. Но ваша отчаявшаяся личность в целях самосохранения включила систему блокировок самым невероятным способом: наглухо замуровала «событие Икс» в вашей памяти. Словно бы его и не было! Психика осталась, как мы говорим, сохранной, хотя и несколько деформированной. Однако с годами защита расшаталась. И вот-вот ваше искусственное равновесие рухнет окончательно. Нельзя терять время! Однако, чтобы я помог вам, вы должны помочь мне.

Доктор взглянул на Винсента Григорьевича, покачал головой и пошел заказывать еще бренди.

— Случай редчайший, — утешил он, вернувшись. — Единственный выход для вас — все вспомнить, посмотреть себе самому в лицо. Нужно пережить этот поступок, а не прятать, не держать его в глухом саркофаге в глубине подсознания. Нужно продраться сквозь частокол горьких чувств: сожаления, раскаяния и слез.

— Доктор, — робко потянулся к теплому янтарному взгляду Винсент Григорьевич и сглотнул ком в горле. — Но если я убил... Меня посадят в тюрьму?

— Да ни черт ли с ней, с тюрьмой? Черт с ней, с тюрьмой! — закричал доктор.

На них с осторожным испугом оглядывались из-за соседних столиков, и доктор зашептал торопливо:

— Вы распадаетесь прямо на глазах. Вы почти уже психологический труп: ни гордости, ни чести, ни любви! А вас тюрьма пугает! Слушайте, идите вы со своими комплексами, знаете, куда? О Господи! Как вы меня все огорчаете... Вам же прописывали элениум? Ну и пейте!

Он стал сердито приподниматься со стула.

— Нет! Нет! Я готов ко всему. Что я должен сделать? — высоким, но твердым голосом спросил Винсент Григорьевич.

— Сделаем так: вы отправитесь в себя, как в путешествие. Спокойно, без истерик. И будьте бесконечно внимательны: возможно, наткнетесь на какой-то забытый день, или месяц, или даже год (бывает, и год вычеркивается из памяти!). В общем, на какой-то период, который откроет вам, что же, наконец, произошло! Однако учтите: на путях самоанализа возможны ошибки и недоразумения. Поэтому, как что-нибудь найдете, сразу же звоните мне: мы вместе попробуем разобраться, то это или же не то. Вот телефон, звоните даже ночью, не шутите с этим... Вот вам моя рука!

Они попрощались настоящими друзьями, и Винсент Григорьевич не спеша, но бодро отправился к трамваю. Сердце его стукало порой неожиданно громко, складывая странную жалобную мелодию; в глазах стояли наготове слезы, но они не выкатывались, а создавали зыбкие линзы, сквозь которые горько и по-новому сиял обыденный мир.

Первым, кого вспомнил Винсент Григорьевич, чтобы обвинить себя, был, конечно, Валера. Тут и стараться особенно не пришлось: почва была подготовлена — все друзья Валеры винили себя. Не уследили, не уберегли хрустальный светильник, который им самим светил в тяжкие минуты. Но хотя у Винсента Григорьевича был к себе особый счет, детали поначалу вспоминались плоховато.

Память оказалась упругой субстанцией и выталкивала Винсента Григорьевича из своих глубин, не давая ощутить прошлое как полнокровную жизнь. Тем более — прозреть правду. Думалась всякая банальщина: бедный ушедший был так хорош, что, похоже, не могла снести его земля. И вины ничьей нет в том, что буквально за три недели с жестокой жадностью сожгла его проклятая пневмония.

Винсенту Григорьевичу вспоминались прогулки с Валерой и поездки в Пулковскую обсерваторию. Там покойный имел обыкновение кивать, как старой знакомой, какой-нибудь слабо видимой звезде. Но друг так и оставался для мучительно вспоминавшего Константинова туманным, отвечая на неожиданное внимание вопросительными взглядами и скептическим покачиванием головы из небытия. Не хотел он раскрывать тайную причину своей смерти или же не было никакой тайной причины?

Да или нет?

«Ну что это за бледные тени! — вздыхал Винсент Григорьевич. — Ведь как было все ярко, куда-то мы бежали огромными шагами или ели вкуснейший шашлык. Причем куски были гораздо крупнее современных! Все ты мне врешь, голубушка память. Инвалидка! Как-то ты разладилась, ослабела. А ведь мне еще только-только за сорок. Не хочешь ты работать, вот что я тебе скажу».

А через несколько дней в одном из дневных тяжких провалов в дремоту он вдруг увидел сон — первый за много лет. Ему приснилась помятая несвежая дама в вишневом крепдешиновом платье с глухим воротом. Она посмотрела на него свысока и, хотя он видел ее впервые, устало обратилась на «ты»:

— Послушай, что ты ко мне пристаешь? Что я тебе — проститутка?

Винсент Григорьевич тотчас же проснулся. Он был удивлен даже не даме, а сну вообще (стал забывать, что это такое). Но кто эта особа? Вечером его осенило, что нагрубившая дама и есть его память.