Юрий Пупынин - Забытое убийство

Позвонил Жора, человек-огонь.

— Давно не виделись, лет десять, а? Новогодний шашлык помнишь? Я приехал из Томска! Томск знаешь, Веся?

— Жора, дорогой, — только и произносил Винсент Григорьевич, не зная, что говорить, но будучи рад.

— Я писал тебе письмо! Ты молчишь, да? Веся, вах, почему ты всегда молчишь? Почему не дружишь с друзьями? Ты помнишь, что завтра будет десять лет, как Валеры нет? Я приехал, позвал Сережу, Костика — надо встретиться, а? Но я могу только в пятницу или в субботу.

Что тут было говорить? Действительно, много лет назад от Жоры приходила открытка с изображением старинной сибирской тюрьмы, памятника деревянного зодчества. Наверно, где-то неподалеку от нее мог бы сидеть Жора, за то что побил двух молодых людей, самонадеянно сказавших что-то небрежное о его очаровательной белокурой супруге Ирине. Он мог бы и убить их, но только сломал одному руку, а другому — ногу. Решительное вмешательство Валеры спасло Жору, одного из лучших Валериных сотрудников. В открытке говорилось о том, как захватывающе работать в Валериной лаборатории, содержалась интригующая приписочка самой Ирины, которая посылала Винсенту Григорьевичу сердечный привет.

Однако открытка была либо подхвачена каким-нибудь гостем, тайным филокартистом, либо скользнула в одну из многочисленных щелей: под шкаф, за кровать. Множество тонких, спрятанных между вещами пространств подстерегают человека в собственной квартире. Либо же открытка была грубо согнута пополам женой Винсента Григорьевича и канула в мусорное ведро, обнажив на линии сгиба из-под цветного глянца рваную картонную плоть. Такие открытки редко доживали до старческой желтизны.

— Жора, дорогой, — осторожно отвечал Винсент Григорьевич. — Видишь ли, я сейчас болен, у меня сильное нервное истощение... Мне рекомендовали покой, никаких эмоциональных вспышек.

— Веся! — закричал Жора. — Приезжай в Томск, я тебя у знакомого пасечника поселю, да? Пчелами любое истощение насыщается! Мед, прополис, красота народной медицины. В общем, встречаться надо — хоть умри, а встречаться. Хочешь, мы все к тебе приедем с ребятами?

— Жора, ты, может быть, не понял, — терпеливо продолжал наш герой, а голос его сам собой повышался и повышался: — Я не могу!

— Понял, Веся, только без обид. Не забывай: я тоже обидчивый. Но все же подумай! Это для твоей же пользы, дорогой. И вот еще что! Я был у Валентины Гавриловны три дня назад.

Валентина Гавриловна — мама Валеры.

— Она тобой очень интересовалась. Говорит, что немного приболела, так что всей оравой к ней мы не пойдем. Навестим поодиночке. По-моему, она особенно хочет, чтобы ты зашел к ней. Не навещает, говорит, меня Весик, потому что боится! Я посмеялся: чего ему бояться, вы такая добрая! Говорит: он знает — чего! Ты зайди, она какая-то нервная стала. Что-то ей Валера в последнее время часто вспоминается. На десятую годовщину.

— Это я обязательно сделаю. Кстати, ты не помнишь, отчего умер Валера? Какой был точный диагноз?

— Весик, я в медицине разбираюсь не сильно. Сам знаешь, каким крепким здоровьем меня Бог пожаловал. Помню, что-то с легкими, воспаление там, отек... А зачем тебе?

На следующий же день Винсент Григорьевич позвонил матери умершего друга и получил сухое, почти злое приглашение:

— Ты мог бы, конечно, и не звонить, но раз уж позвонил, приезжай. Я не очень хорошо себя чувствую, но как раз поэтому приезжай прямо сегодня. Последнее время Валера часто разговаривает со мной, а это означает, что другой случай нам с тобой может и не представиться.

— Как это не представиться? — воскликнул Винсент Григорьевич, с холодом в сердце догадываясь как.

Ответа, разумеется, не было.

Он поехал к ней на трамвае, — опять на трамвае! — осторожно шедшем по узким коломенским улочкам.

Валентина Гавриловна встретила его с козьим платком на плечах, а ускользнув впереди него в комнату, забралась на диван, чтобы укрыться еще и пледом.

Винсент Григорьевич зашел за ней, вспоминая ее радушие, пряники, варенье, настойки. Почему-то перед глазами возникли пирожки с картошкой, аккуратно обжаренные, теплые, дружелюбные. «Веся, если не хочешь потерять мое благорасположение, возьми еще пирожок», — говорила важная и веселая Валентина Гавриловна. Он с удовольствием брал. А сейчас она постарела и похудела, став такой же, как тысячи старух. Погрустневшая, она состояла сейчас, казалось, из одного чувства собственного достоинства, слегка, впрочем, оскорбленного.

В комнате Винсент Григорьевич скользнул взглядом по доброму десятку Валериных фотографий на стене, поставил на уныло пустой стол свой дежурный тортик и обратился к ней, как мог, сочувственно:

— Вы не простудились? Может, вам чего-нибудь нужно? Сейчас новых лекарств полно.

— Пока ничего страшного! Обычная ангина. Поела мороженого в кафетерии на углу и вот чего-то слегла. А скажи: мороженое, кафетерий, ангина... Это ничего тебе не напоминает?

Винсент Григорьевич раскрыл рот и опять его закрыл. Именно так начиналась пневмония у Валеры. Валера и Весик поели мороженого — помнится, взяли одинаковые порции: по смородиновому, шоколадному и ореховому шарику. Наутро у Валеры заболело горло, и он отменил совместный поход в какой-то музей — кажется, истории Петербурга. В поликлинике принялись усердно лечить ангину и проглядели воспаление легких, а когда обнаружили, было уже поздно.

Валентина Гавриловна засмеялась. Смех оказался до того нехорошим, что Винсент Григорьевич ощутил желание уйти. Наверно, это проявилось в каком-то самопроизвольном движении к двери, потому что Валентина Гавриловна немедленно высвободила из-под пледа правую руку и сказала:

— Стоп!

В руке ее находился блестящий, словно намазанный маслом, пистолет.

Винсент Григорьевич знал этот пистолет, и, скорее всего, он действительно был смазан маслом. Валера когда-то показывал его прямо в коробке, стараясь не касаться пальцами скользкого металла:

— Гляди, тоже мне оружие! То ли наша Биби!

Биби было сокращенным американским названием такой же бомбы, которую разрабатывала конкурирующая фирма за океаном: «ВВ — bakestone bomb» (бомба-противень, т.е. бомба для выпечки). Кроме того, на языке Валериных лабораторских циников и хохмачей это могло означать «блинная бомба», а может быть, даже и «бомба, блин!».

Пистолет достался Валентине Гавриловне от ее отца Гавриила Петровича, революционного матроса. Матрос погиб в тридцать седьмом, но не по злому навету, а просто сорвался с поезда.

— Я не понимаю! — взволнованно сказал Винсент Григорьевич. — Почему вы с пистолетом, Валентина Гавриловна?

— Зато я все понимаю! — закричала Валентина Гавриловна. — Наконец-то я вычислила! Я с самого начала тебя подозревала, но только вчера мне все стало абсолютно ясно. Представь: две недели Валера снится мне каждую ночь! Я спрашиваю его: «Что, сынок? Что?» А он растерянно улыбается, смотрит мимо и молчит! Что же его беспокоит? Я стала вспоминать. Мне всегда казалось, что это не случайно! Он так нужен был мне и Родине! Даже своей жене, витающей в облаках. Кто-то вырвал его из ваших рядов, эта смерть была коварнейше спланирована. Я начала сопоставлять факты, и они все, Весик, — все, как один, — указали мне на тебя!