Леонид Пузин - Луна в Водолее [СИ]

Таким образом — столь же возвышенно, сколь и невнятно — ещё немножечко поговорив о запредельном, Илья Благовестов, в сущности, отстранился от обсуждения собственной участи: будто его это совсем не касалось. И на подытожившее оживлённую дискуссию общее резюме Кочергина, Малькова и Окаёмова (рекомендующее Илье Давидовичу хотя бы на год переехать в Москву), отреагировал ни к чему не обязывающим — фаталистическим — замечанием: если захочет Бог. После чего, сказав, что время позднее и было бы не худо попробовать заснуть, лёг на спину и закрыл глаза. И хотя, кроме историка, спать никому не хотелось, в камере сразу же воцарилась благоговейная тишина: чем дольше Илья Давидович сумеет отдохнуть — тем лучше! Павел, наконец-то сняв рубашку, повернулся лицом к стене, а Лев и Пётр, обувшись, пошли перекурить в туалет: после визита Брызгалова и его «разъяснительной» работы, задержанным друзьям была разрешена значительная свобода — конечно, в пределах Зареченского отделения милиции.

Вернувшись в камеру, Окаёмов с Кочергиным тоже легли, однако, когда у астролога уже стали слипаться веки, вдруг раздался странный «сомнамбулический» голос. Ни к кому конкретно не обращённый — будто бы ведущий репортаж «с того света». Голос лежащего на спине Ильи Благовестова. Поразивший Льва Ивановича настолько, что нездешние интонации этого голоса запомнились астрологу на всю оставшуюся жизнь.

— …знаете… сейчас — да… произошло большое несчастье… Валентина и Алексей — только что… душа Валентины… тысяча лет работы… обоюдной работы… Валентине в этом мире предназначалось родить ребёнка… а она ушла… не смогла жить без Алексея… и теперь им обоим — тысяча лет работы… вам, Лев Иванович, душа Алексея Гневицкого помогать в этой жизни отныне сможет немного… ибо будет очень занята в той… в одиночку душе Валентины пришлось бы гораздо труднее… не тысячу лет работы, а десять тысяч… там — в окрестностях звезды Фомальгаут… прежде, чем из области Красного Света она смогла бы подняться к Жёлтому… и душе Алексея, после её исхода сразу же оказавшейся в области Синего Света, пришлось спуститься… чтобы помочь Валентине… и дальше — вдвоём… Красный, Зелёный, Фиолетовый — Белый… а после — следующая ступень… где Свет уже полностью Запредельный… нет, всё не так… словами не получается… но и так… только тоньше, пронзительнее, светлее…ведь там работа хоть и тяжёлая, но, в отличие от нашей, всегда осмысленная… и поэтому — радостная… со-творческая… с Богом… конечно, земная — тоже… но здесь мы своего со-творчества с Богом обычно не понимаем… работаем с неохотой… а ведь там, сотворённое нами здесь — даже ничтожно малое — ценится превыше всего… Алексей, Валентина — звезда Фомальгаут… мистическое поле, муза — вы, Лев Иванович… вы — причастны… нет, поэму вы не напишете — время стихов ушло… вы её должны были написать раньше — между двадцатью пятью и тридцатью годами… а теперь — нет… будете писать прозу… десять больших романов… и не вздумайте уклониться — муза вам спуску не даст… и правильно… ведь у вас — дар… и если будете гнать его здесь — там предстоит очень много работы… звезда, муза — женщина… да — Лев Иванович — Татьяна… но там, там… нет — слишком прозрачно… более ничего не вижу… за фиолетовым — женщина-демон, восходящая из пурпурно-красного… но это на самой грани… далее — непостижимо… душа Алексея Гневицкого и нематериальная судорога звезды Фомальгаут… и Свет, Свет… Который есть ВСЁ… и в Котором — мы все…и умершие, и ныне живущие, и ещё не рожденные… но эта ослепительная прозрачность, Боже… да — понимаю — дальше нельзя…

Если бы не самоубийство Валентины, то с бросившейся ему на шею со словами «мой, Лёвушка, мой!» Татьяной Негодой Окаёмов уединился бы на весь понедельник — увы. Радость освобождения и радость встречи оказались омрачены этой трагедией.

Повесившуюся Валентину Эльвира обнаружила ранним утром и, вызвав из автомата милицию и дав показания приехавшим оперативникам, начиная где-то с восьми часов сумела оповестить едва ли не всех друзей и знакомых. В частности, артистку — около десяти утра: примерно за полчаса до возвращения Окаёмова. Поэтому, едва расцеловав астролога, Татьяна всхлипнула и, запинаясь произнесла:

— Валентина… Валечка… знаешь…

Лев Иванович знал. Одним из первых — до милиции, до Эльвиры — практически в самый момент смерти женщины. Из «сомнамбулических» речей Ильи Благовестова: когда историк, поделившись бывшими ему откровениями, мгновенно заснул, а астролог, Пётр и Павел, перешепнувшись, пришли к выводу, что с Валентиной Пахаревой случилось несчастье.

Хотя, конечно, в отношении скептика Окаёмова говорить «знал» — не совсем верно: не отрицая в принципе возможность сверхчувственного восприятия, в истинности подавляющего большинства откровений он, как правило, сомневался. Даже в отношении едва ли не обожествлённого им Ильи Благовестова — вроде бы и поверил, однако не до конца: перед тем, как заснуть, истолковав увиденное историком соединение душ Валентины и Алексея в смысле более метафизическом, чем реальном — там, дескать, где нет ни времени, ни пространства… ан, нет! Явившийся утром майор Брызгалов, рассказав о самоубийстве Валентины, ночные прозрения Ильи перевёл в разряд несомненных фактов: да, женщина повесилась именно тогда, когда историк вдруг ни с того ни с сего заговорил о будто бы случившемся в данный момент несчастье.

— Знаю, Танечка, знаю… Бедная Валентина… Не стерпев гибели Алексея — сама… Бог ей простит, конечно… Ведь явно же — не в себе… А если бы — и в себе… Вопреки расхожему мнению — далеко не каждому по силам нести доставшийся крест…

Нежными поглаживаниями по голове утешая заплакавшую Татьяну, стал отвечать астролог. Конечно, после двух проведённых в «казённом доме» ночей — когда он, несмотря на, мягко говоря, не совсем располагающую обстановку, окончательно понял, что не только любим и любит, но и, главное, что Татьяна Негода его судьба — говорить Льву Ивановичу хотелось совсем о другом, однако жизнь внесла свои жестокие коррективы: перед самовольно оборвавшей свой земной путь Валентиной ни астролог, ни артистка не могли не чувствовать себя виноватыми. Танечка — за высказанные по её адресу после пятничного банкета злые несправедливые слова, а Окаёмовская совесть оказалась ущемлённой много болезненнее: ведь Валентина настоятельно приглашала его зайти! Причём — начиная с субботы! Когда он, если и не полностью игнорировав это приглашение, то отодвинув его на неопределённое время, отправился в гости к Илье Благовестову. Да, после случившегося на автобусной остановке нападения, отчаянной драки и последовавшего затем задержания, он уже был не волен в себе — однако прежде?