Леонид Пузин - Луна в Водолее [СИ]

«Что — скажешь, не чувствовал Валентининой боли? Не понимал — в каком она состоянии? Не ври, господин Окаёмов! Чувствовал, понимал — однако же отстранился, сволочь! Вместо того, чтобы утешать вдову, предпочёл новое знакомство! Ещё бы! Ни к чему не обязывающий визит — куда приятней бередящих душу разговоров с убитой горем женой Алексея! Её причитаний и слёз! А вдруг, если бы ты в субботу смог найти для неё хоть какие-то утешительные слова, Валечка Пахарева не накинула бы петлю на шею? Не сделала бы кошмарного шага в пустоту? Что? Ничего бы не изменилось? И Валентина повесилась бы в любом случае? А вот этого, господин Окаёмов, ты уже никогда не узнаешь! Во всяком случае — в здешней жизни! Так до самой смерти и будешь гадать: смог бы или не смог предотвратить Валечкино самоубийство! И поделом! Тебе — грубой бесчувственной скотине!»

Несколько минут постояв обнявшись и друг перед другом без слов покаявшись в совершённом в отношении Валентины тяжком грехе равнодушия, Лев Иванович и артистка разомкнули объятия, и Танечка, смахнув набежавшие слёзы, взяла астролога за руку и отвела на кухню.

Вообще-то вчера, получив от Виктора Евгеньевича Хлопушина успокоительное известие о судьбе Окаёмова, сегодняшнюю встречу своего наконец-то обретённого седобородого принца Татьяна замыслила обставить вполне торжественно: праздничный завтрак с цветами за накрытым белой накрахмаленной скатертью столом — увы! Смерть Валентины расстроила эти планы: праздник и самоубийство — согласитесь, кошмарное соединение. Но совсем спрятать радость от благополучного завершения короткой по времени, но мучительно долгой по душевному напряжению «одиссеи» Льва Ивановича, сделав вид, будто смерть Валентины на сто осколков разбила её хрупкое сердце, Танечка тоже не могла и, на чуток задумавшись, нашла удовлетворительный компромисс: обильный завтрак — а Лёвушка в милиции наверняка жутко изголодался! — перенести на кухню, праздничное шампанское заменив четвертинкой водки и бутылкой молдавского Рислинга.

Тонко нарезанный белужий балык, красная икра, жареная свинина с шампиньонами и цветной капустой, редиска, сладкий болгарский перец: не «подкорми» их вчера Брызгалов, у астролога при виде этого кулинарного изобилия мог бы случиться голодный обморок, но и так — что называется, потекли слюнки. Одно дело, пусть даже и вкусные, вчерашние бутерброды, и совсем другое — Танечкина забота!

Перед началом завтрака горькой водкой, не чокаясь, помянули Валентину, затем Окаёмов налил по полному бокалу Рислинга и наконец высказал заветное:

— Танечка, прости старого дурака… но… смейся сколько угодно, а не могу не сказать… конечно, моё время ушло… правда, надеюсь, что не совсем… ну, в общем — люблю! Тебя, Танечка! На старости лет — по-юношески — смертельно! И прошу быть моей музой. Тьфу ты! женой, разумеется! Муза — это от Ильи Благовестова! Он мне, понимаешь ли, напророчил! А ты — конечно — женой! Если любишь… то… умоляю, Танечка!

— И женой, и музой — всем, Лёвушка!

Немедленно отозвалась Татьяна.

«Опомнись, Танька! Ведь у Льва — Мария Сергеевна! А увести мужа от живой жены — за это там, знаешь ли, не похвалят! — попробовал пискнуть внутренний голос, но артистка сразу же призвала его к порядку: — К чёрту! Оставить Льва в лапах сумасшедшей садистки — преступление перед природой! Перед его творческим мужским началом!»

— Погоди секундочку, — увидев, что астролог потянулся к бокалу с Рислингом, продолжила женщина, — за ЭТО — только шампанское! Ведь я, Лёвушка, ждала твоего предложения начиная с пятницы! И всю первую половину субботы — ну, до того, как ты ушёл к этим деятелям. А в воскресенье — вообще кошмар! Нет и нет — я туда, а там… у-у, негодник! Так истомить влюблённую женщину! Которая ждала тебя тридцать четыре года! С самого своего рождения!

(Танечке нисколько не казалось, что, произнося эти слова, она, как минимум, чудовищно преувеличивает — ведь артистке их диктовало сердце, а всё им подсказанное для любой женщины истина куда более несомненная, чем какие-то жалкие факты. Не говоря уже о совсем ничего незначащих доводах рассудка — об изобретённой шовинистом Аристотелем сугубо для пущего унижения женщин дурацкой формальной логике.)

— Вообще-то шампанское, — вспомнив о самоубийстве Валентины, артистка слегка замялась, — вроде бы — не совсем… ну, из-за Вали… но ведь я тебя ждала столько лет… ну, может быть, не с пелёнок, но класса с третьего-четвёртого — точно… и Бог нам простит, конечно… так что, Лёвушка, открывай… за нашу помолвку!

Высказав это самооправдание, Татьяна Негода достала из холодильника бутылку французского шампанского и протянула её Окаёмову. Астролог, чувствуя себя Цезарем, только что перешедшим Рубикон, (конечно, потом совесть помучит его изрядно! но прав Благовестов, прав! в любом случае её угрызений не избежать! какой бы из женщин предпочтение он ни отдал! но Машенька — прошлое, а Танечка — всё! и любовь, и муза!) уняв внутреннюю дрожь, твёрдой рукой взял бутылку, открыл её, и медленно наполнил два высоких бокала.

(Мой — Лёвушка! за нашу помолвку! люблю! люблю! на всю оставшуюся жизнь! нет, вообще — навсегда! и здесь, и там! навсегда, Танечка! и в этой жизни, и в той! за любовь без конца и без края!)

Выпив, Татьяна и Лев поцеловались. Трепетным, долгим, исполненным нежности поцелуем. Без следа растворив в нём всю боль бесконечного ожидания друг друга.

За завтраком разговор волей-неволей коснулся неизбежно предстоящих им сложностей, и до Льва Ивановича только сейчас дошло, на какую большую жертву решилась артистка ради своей любви: действительно! В Москве ей устроиться будет очень непросто! А уж о ролях такого масштаба, которые она играет в великореченском драмтеатре, придётся забыть на несколько лет. Если — не навсегда…

Осознав Танечкину жертву, Окаёмов поначалу здорово растерялся: эгоист эгоистом! думал о чём угодно! о Марии Сергеевне, о надвигающейся старости, об угрызениях совести, о «спасении души», а о том, что Татьяна Негода очень большая артистка, совсем, сволочь, забыл?! — но скоро уже нашёл прекрасное, как ему показалось, решение этой проблемы: не Танечке, теряя если не всё, то очень многое, переезжать в Москву, а ему, как не имеющему ничего за душой и, соответственно, ничего не теряющему — в Великореченск. На что артистка, сказав, что уже задумывалась об этом, возразила следующим образом: дескать, что у кого за душой — судить не нам, а главное: Лёвушке, как коренному москвичу, в провинции не прижиться. Не говоря уже о некоторой общей затхлости — что, конечно, можно оспаривать — астрологией, в силу хронической бедности подавляющего большинства автохтонного населения, на жизнь себе здесь не заработать. И это уже бесспорно. А по специальности — инженером… конечно, она, Татьяна, не в курсе… но уж если Лев не сумел в Москве… нет, по минимуму — то есть, на хлеб и водку — вполне возможно, что заработает… но при таком образе жизни, насколько его хватит… на два-три года?.. в лучшем случае — на пять?.. и как, спрашивается, погубив возлюбленного, она себя будет чувствовать? Нет! Из Москвы Лёвушке нельзя уезжать ни под каким видом!