Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

— Ты уже уходишь?

— Да, что-то голова разболелась.

— Schade [25] Жаль (нем.) . , Мартин, — говорит Адриен.

— Завтра в десять у меня в институте, хорошо? — напоминает Битциус.

— Я приду.

Они стояли в дверях, а я уходил в ночной город. Стояли молча, почти касаясь друг друга. Она — худощавая и высокая, почти одного с ним роста. Какая замечательная пара, подумал я растроганно. Так вот, оказывается, что за чувство владело мною в течение всей этой недели, каждый раз, когда я видел Адриен: чувство восхищения, радости, совсем далекое от воспоминаний о Марте, — я был влюблен. Сейчас, обвеваемый ласковым ночным ветерком, я тоже думаю о ней. Неужели она в самом деле хотела бы работать у меня? Или она сказала так, чтоб подразнить Битциуса и заставить его ревновать? Не знаю. Земля влажная, но дождя нет. Прохожие попадаются редко. Вот уже и мост Лоррэнбрюкке, но через него я не пойду. Лучше прогуляюсь берегом Ааре до Корнхаусбрюкке: за время работы конгресса этот мост очень мне полюбился. Каждое утро я проходил под ним по Лангмауэрвег, а сейчас я опять забрался высоко, и эта улица тонет в черном мраке внизу. Возле моста за кустарником высотой в человеческий рост — ярко освещенная терраса фешенебельного ресторана, мне хорошо видно, что происходит внутри: мужчины в смокингах и женщины в роскошных нарядах кружатся в танце. Я уже прошел было мимо, как вдруг со стороны террасы появились мужчина и женщина. На женщине длинное красное платье. Она громко, переливчато смеется. Лицо в неровных красных пятнах, вокруг глаз щедро наложен грим. Женщина вновь издает резкий, пронзительный крик хищной птицы. Боже, зачем тебе было творить подобные существа, отчего ты не избавишь мир от этих пустых созданий, способных своим жутким, разнузданным смехом опошлить и запачкать все, что на земле осталось прекрасного и чистого. Ведь когда-то ты ниспослал потоп на этот рассадник тлена. Сотвори так еще раз, уничтожь все сущее и не оставь никого, даже праведного Ноя с семью его домочадцами. Смех преследует меня и на мосту, с замиранием сердца я вглядываюсь в быстрые воды Ааре где-то далеко-далеко подо мной, и опять приходит успокоительная, умиротворяющая мысль: один прыжок — и со всем будет покончено. Но все тот же смех удерживает меня: рассчитавшись с жизнью, я не в состоянии буду ненавидеть, мне нельзя умирать, хотя бы ради того, чтоб ненавидеть. О, этот леденящий душу смех пьяной бабы. Я закрываю глаза и сжимаю кулаки, потом кладу руки на холодное железо перил, хочу согнуть его. Мне представляется, что это рука хохочущей женщины, но мерный плеск реки внизу охлаждает мой пыл; пальцы разжимаются сами собой.

В центре города царит оживление. Под зелеными сводами Лаубенгенге на всю ее длину растянулась вереница женщин. Мимо неторопливо прогуливаются мужчины. У каждой женщины — своя арка, у каждой арки — своя женщина. Под пятой аркой мне бросается в глаза молодая особа в светлой, с горизонтальными черными полосами шубке. Не удержавшись, я заглядываю в это аляповато накрашенное лицо и невольно вскрикиваю. Да это же Марта! Нет, исключено, конечно, нет, однако сходство так велико и так очевидно, что я, потрясенный, хватаюсь за опору следующей арки, чтобы перевести дыхание. Я чувствую холод камня, и какая-то неведомая сила будто гигантскими клещами сжимает грудь, как совсем недавно я сам сжимал леденящий металл перил на мосту. Из следующего пролета ко мне направляется женщина, но я словно не вижу ее, тогда она, покачивая головой, возвращается на свое прежнее место в центре арки. Я пересекаю улицу, арочными сводами прохожу метров сто назад и останавливаюсь на углу. Девушка еще не ушла; она даже фигурой напоминает Марту. Я медленно приближаюсь к ней, она чуть поворачивается, совсем немного, и мне достаточно этого короткого мгновения, чтобы разглядеть до боли знакомый профиль в обрамлении темных, до плеч волос. Но, благодарение небу, какой-то чужой, сипловатый и низкий голос произносит «nein» [26] Нет (нем.) . , при этом голова ее покачивается незнакомым, далеким от изящества движением.

— Wieviel, Fräulein? [27] Сколько, фройляйн? (нем.) . — лепечу я, обескураженный ее отказом.

— Nein, — хриплым полушепотом отрезает она и отступает в тень арки.

Я делаю несколько шагов вперед. Пожилая, обрюзгшая женщина слышала наш разговор.

— Hundert Franken pro Nacht [28] Сто франков за ночь (нем.) . , - вкрадчиво говорит она мне, улыбаясь беззубым ртом.

Я поворачиваю за угол, вполголоса повторяя плавную мелодию ее голоса, и быстро пересекаю площадь Беренплац. Минуя комплекс правительственных зданий, я по каменным ступеням поднимаюсь выше, брусчатый тротуар ведет меня к балюстраде, откуда видна Ааре. Бурное течение, следуя хитроумным извивам реки, не огибает их, а яростно и неудержимо бросается на каждый береговой выступ, зелень у воды, несмотря на позднее время года, источает здесь густой, как нигде, аромат. Почему она с такой решительностью произнесла свое «nein»? Может быть, привыкла, чтобы мужчины обращались к ней только из машин, как мне довелось наблюдать у ее товарок? Я внимательно приглядывался к поведению этих женщин: пожилые и старые заговаривают с каждым прохожим мужчиной, тогда как молоденькие оставляют за собой право еще и выбирать. Надо бы вернуться и подойти к ней снова. Нет, это бессмысленно. А если взять такси? Поедет она со мной? И куда ее везти? К себе в гостиницу? Исключено. Возможно, она знает какое-нибудь место или же придется ехать к ней домой? Hundert Franken pro Nacht — мелодия грешной любви, однако эта ночь будет явно стоить дороже. Почему же «грешная», в этом нет ничего достойного порицания, ведь она так похожа на Марту. Нет, никуда я с ней не поеду, мы будем кататься на лодке в тихих, залитых солнцем камышовых заводях. Я уговорю ее уехать со мной в Голландию. Что за глупости приходят мне в голову!

Пора возвращаться. Я снова бреду по широкой улице, но не в сторону Лаубенгенге — мне не хватает духу, во всяком случае пока. Перед резиденцией правительства разбит сквер с круглым газоном, окаймленным широкой гравийной дорожкой. И по этой дорожке тоже фланируют женщины. Медленно проезжают машины, шурша колесами по гравию, иногда притормаживают. Бесшумно опускается боковое стекло, женщины неторопливо проходят мимо, словно невзначай задерживаются на миг возле открытого окошка, слышатся неразборчивые звуки, иногда дверца распахивается, и машина, с места набирая скорость, разрывает окружающую тишину резким шорохом летящих из-под колес мелких камешков. Чуть дальше — еще один сквер. Здесь женщин нет, только в центре крохотного озерка с прозрачной водой возвышается скульптурная группа — неизвестная богиня со свитой. Hundert Franken pro Nacht — и в этой мелодии контрапунктом слышится другой мотив, как никогда прежде явственно и звонко: тебе осталось всего-навсего шесть дней, а то и меньше, ибо в четверг на следующей неделе тебе уже определенно не быть среди живых, и умрешь ты именно здесь, в Швейцарии, не надейся, что тебе удастся обмануть судьбу, hundert Franken pro Nacht. Я вслушиваюсь в обе темы. Отчего же мне все-таки хочется пожить еще? Наверное — и другого я просто не знаю, — ради тех маленьких радостей, в которых я нахожу себя: ради аромата весенних вечеров, безветренного осеннего утра, переклички дроздов по весне, тростниковых зарослей в лучах летнего солнца, кроншнепов, музыки Шуберта.