Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

Я снова попытался заснуть. На Нойенгассе теперь колотили металлом о металл. Я опять бросился к окну. Второй девушки уже не было, а те две женщины все ходили взад-вперед по тротуару. Подошел какой-то мужчина, сказал что-то одной из них, на ходу поцеловал ее, и они разошлись, каждый в свою сторону. Неужели она так и ждала все это время одного-единственного беглого поцелуя? Но отчего на душе у меня вдруг стало так отрадно? Может быть, из-за того старика и его шофера в неприметной лакейской ливрее? Они показали мне, что за деньги можно получить все. Женщина внизу бродила теперь в одиночестве. Я перегнулся через подоконник, чтобы лучше разглядеть ее лицо. Она неуверенно ступала на высоких каблуках, скорее ковыляла. Взглянув наверх, она заметила меня, улыбнулась и что-то пробормотала, я ничего не разобрал и, смутившись, захлопнул окно. Почти до рассвета я лежал, ожидая, когда наконец чуткий полусон унесет меня полетом птичьей стаи в заветные камышовые заросли.

В шесть утра меня разбудило необычное оживление, заполонившее все улочки и переулки вокруг гостиницы. Вокзальные эскалаторы без устали доставляли наверх, в город, новые и новые партии людей, озабоченных, словно боящихся опоздать куда-то. Я было сел за свой доклад, но нескончаемый топот множества ног не давал мне сосредоточиться. Я позавтракал и вышел на улицу, перед заседанием мне хотелось еще раз посмотреть сверху на город. Но, разглядев уже издали огромные толпы спешащих через мост людей, я решил спуститься к воде и скоро легким, бодрым шагом шел вверх по течению Ааре, которая сейчас, в пронизанной солнцем легкой дымке тумана, казалась изумрудно-зеленой. Противоположный берег вздымался сплошной зеленой стеной; до меня донесся голосок малиновки, несколько раз принимался петь крапивник. Прохладный речной ветерок обдувал лицо и лоб, на котором выступили капельки пота — свидетельство беспокойной ночи. Почему за все время, что я здесь, меня ни разу не посетила моя навязчивая идея и я беспечно, ни о чем не думая, иду вдоль стремительно несущихся вод? Лето будто и не собиралось еще уступать осени свои права. В кронах деревьев, более тяжелых и густых, чем у нас, не видно было ни малейшей желтизны, казалось, деревья тут созданы вечно стоять в зеленом наряде. Мне вдруг захотелось остановить этот миг навсегда, слить воедино бегущие волны, щедрую зелень берегов, изумрудные блики солнца, играющие в легком утреннем тумане, — запечатлеть их в себе и оставить людям. Как ни странно, это желание невольно связывалось с мыслью о смерти — оставить, чтобы жить дальше в их памяти. Но никому не почувствовать до конца то, что дано было испытать мне одному, я, и только я, знаю причину неповторимости ощущения происходящего, поскольку лишь в моей жизни были площади, и мир навязчивого подсознания, и девушка по имени Марта. Мгновение — и все уйдет в прошлое; этот живой бурлящий поток, зажатый высокими берегами, никто и никогда уже не увидит его таким, каким он предстал передо мной, ведь и дух мой когда-нибудь оторвется от бренной плоти, и не повторится этот час и эта минута. Мне показалось, что я нашел логическое разрешение моей навязчивой идеи; не умереть мне суждено, просто я обречен на внезапное прозрение, на постижение сути того, что есть смерть. Наверное, это даже страшнее, чем сама смерть: ведь за нею не следует ничего, а за мыслью о ее неизбежности следует целая жизнь с долгим ожиданием конца.

Погруженный в думы, я пристально вглядывался в бегущие передо мной зеленые волны. Внезапно бег их остановился, и я и берега, подхваченные безумной силой оптического обмана, помчались вспять, вихрем сметая на своем пути картины прошлого, пустые площади, длинноволосых девчонок из кафетериев, одетых в кожаные куртки парней на мопедах и мотороллерах, сидящих на багажнике девчонок в развевающихся косынках.

Я вернулся в гостиницу, достал карту города. Оказалось, что комплекс окруженных зеленью светло-коричневых зданий, на который я обратил внимание еще вчера, называется Университет. Времени у меня было достаточно, и, чтобы чем-то занять себя, я направился в универсальный магазин по соседству с гостиницей, мне было стыдно за этот поступок, но ничего не поделаешь. Стоя на эскалаторе, я наблюдал бессмысленную суету продавцов и покупателей, и чем выше поднимался — на каждом этаже мне приходилось сделать несколько шагов, затем повернуться, — тем резче становилось ощущение, что в этом мирке я посторонний, чужой, но именно благодаря своему движению, причем движению наверх, могу позволить себе с презрением смотреть на толпу внизу. Я возвышался над этими людьми, поднимался с этажа на этаж, переходя с одного эскалатора на другой, а народу на них становилось все меньше и меньше, с последнего этажа я спустился вниз на лифте и, поскольку свободного времени было много, повторил свое путешествие еще раз.

Лишь после третьего захода мне наконец удалось избавиться от ощущения, которое возникало у меня на движущемся эскалаторе. Я пошел к вокзалу, разыскал в глубинных лабиринтах лифт и поднялся наверх, в университетский городок, несмотря на то что до начала конгресса было еще далеко. Ориентируясь по стрелкам и указателям, я довольно быстро нашел зал, где первым делом мне бросилась в глаза девушка, курившая трубку. Увидев меня, она улыбнулась, насколько трубка позволяла ей сделать это.

— Grüße [21] Привет (нем.) . , - сказала она.

Я что-то пробормотал в ответ и посмотрел в окно на горы, которых, впрочем, было не видно из-за сплошной пелены облаков, затянувших горизонт. У стола президиума стояла Адриен и беседовала с организатором конгресса, профессором Битциусом. Едва завидев меня, он прервал разговор и поспешил в мою сторону, приветственно вскинув руки.

— Как я рад, Мартин.

— Grüße, Эрнст.

Зал затих. Адриен поздоровалась со мной, а Битциус тем временем направился к доске, галстук выбился из-под серого пиджака, и, наверное, даже с дальних рядов можно было заметить, как сияют его карие глаза. Он коротко, по-деловому изложил повестку дня конгресса, потом представил меня. Девушка с трубкой тихонько прикрыла дверь, и я подошел к трибуне. Стоило увидеть перед собою зал, замерший в почтительном ожидании, как мне почудилось, будто я расту, и по тому, как внимательно слушал Эрнст Битциус, я сразу понял, что все пойдет хорошо, зал будет смеяться и я ошеломлю их. Целый час все будут во власти моего выступления, увлекательного и страстного, но ни на йоту не отступающего от строго научной проблематики, и тогда все убедятся, что перед ними муж достойный.

— Нет, — твержу я, — никак не могу с тобой согласиться. Человек — часть природы, как ветер. Когда буря уносит семена какого-нибудь растения за сотни километров, туда, где оно раньше не встречалось, это называют естественным процессом. Но когда человек корчует лес, это уже считается покушением на среду обитания. Чепуха!