Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

Я подошел и стал рядом на мосту. Он взглянул на меня, не поздоровавшись, не сказав ни слова. Плюнул в воду, которая быстро унесла плевок.

— Ну и холодище, черт побери! — произнес он наконец. — Сейчас бы в самый раз выпить.

— Зачем же ты здесь стоишь? — спросил я.

— Чтобы замерзнуть, — ответил он. — Тогда мне больше захочется хлебнуть спиртного.

— А я думал, тебе всегда хочется.

— Нет, — сказал он, — теперь уже нет, длинный старается отбить у меня вкус.

— Длинный? — переспросил я удивленно.

— Голиаф, — сказал он, не вдаваясь в подробности.

— Голиаф? — переспросил я еще более удивленно.

— Неужто ты не понимаешь, о ком я, ну этот дылда с железным желудком, сто девятнадцатый псалом [50] Нумерация псалмов в протестантской Библии отличается от православной на единицу. В православной Библии — 118-й. , чемпион мира по велогонкам и ору, и еще по выпивке. Черт дери, сколько этот тип может выхлебать! Но один разок мы таки уложили его под стол, один разок…

— Ты говоришь о пасторе? — спросил я осторожно.

— А о ком же еще? И это называется пастор!

Он прищурил свои водянистые глаза и провел ладонью по лицу. Несколько раз, тщательно прицелившись, сплюнул в воду; его била дрожь.

— И это называется пастор! Ты точно знаешь, что он пастор? Он ведь ни одной пивнушки не пропускает.

— Врешь, — возмутился я. — Он заходит в пивные, чтобы вытащить оттуда ребят из нашей общины.

— Ну и дурак же ты, — сказал он.

А потом засмеялся, вернее, попробовал засмеяться, но у него ничего не получилось.

— Понимаешь, — терпеливо начал объяснять мой кузен, — так он, конечно, говорит: дескать, я захожу в пивные, чтобы вытащить оттуда нашу молодежь, но на самом деле ему всего лишь нужен предлог, чтобы выпить. Думаешь, нет? Просто чертовски ловкий субъект, сообразил притвориться, будто проводит облавы в пивных во имя Иисуса… Посмотришь, как он будет горевать, если наша молодежь перестанет ходить в пивные, он тут же сменит вероисповедание и возьмется за какую-нибудь другую молодежь. Просто помрешь со смеху.

— Он уже обратил многих ребят, — сказал я сердито. — Я не верю тебе ни на грош.

— Сопляк, сколько тебе лет? Двенадцать?

— Четырнадцать! — опять возмутился я.

— А мне двадцать четыре, я знаю, что почем. Недавно я видел его на Ка… ну, в общем, в одном месте, которое тоже не очень подходит для истинного реформата. Скажешь, он и туда заявился, чтобы хватать грешников за шкирку?

— Куда? — спросил я.

— Придержи язык, не твое дело. Когда этот длинный лоботряс заходит в пивную, чтобы вытащить оттуда своих молодых прихожан, он всегда заказывает себе хорошую порцию чего-нибудь крепкого. Потом подсаживается к твоему столику и заводит про Иисуса, черт бы его побрал.

— Не богохульствуй, — сказал я.

— Что ты мелешь, дурачок!

— Ты не должен богохульствовать, — повторил я строго. — А пастор ведь не может сидеть просто так, он должен хоть немножко быть заодно со всеми.

— Это точно. Начинает давить тебе на психику, пока ты нюни не распустишь. Мол, Иисус не оставит без помощи ни одного грешника и так далее… До тех пор, пока я совсем не протрезвею; а потом что?

— Вот видишь, он обращает тебя, хочет тебя спасти, для него дело совсем не в выпивке.

— Да уж конечно нет, он и выпивает-то всегда стаканчик пахтанья, правда подозрительно прозрачного пахтанья, он выпивает этот стаканчик одним духом, он может опрокинуть их пять, шесть подряд, и ни в одном глазу, я это сколько раз видел! Но однажды мы здорово посадили его в лужу. Ой, парень, вот был праздник так праздник! Он нас до ручки довел, вечер за вечером сидел с нами и все толковал про Иисуса, так что у нас кресты начинали плясать перед глазами, вот мы в конце концов и взбесились и решили ему отплатить. Всемером отправились в пивную «У Мавра» и попросили Катса, хозяина, чтобы, когда придет пастор, он наливал нам обыкновенную воду и только иногда — рюмочку водки, а пастору давал бы как можно больше старого джина. Ну, уселись мы за столик, ждем. Можно биться об заклад, что в десять часов он заявится, и верно, в пять минут одиннадцатого он был тут как тут. Конечно, стукнулся лбом о дверную притолоку. Он, видишь ли, всегда об нее стукается и начинает трясти головой, как свинья, которая поймала крысу. И в заключение долго поет, псалом сто девятнадцатый, все восемьдесят восемь куплетов. Он, конечно, подсел к нам за столик, а мы прикинулись совсем пьяненькими, ну, конечно, мы и правда малость уже набрались. Он завел обычные разговоры: грешники в опасности, горькая чаша, праздность, сатанинское зелье, дьяволова подушка, искушения, святой дух, прошелся по Библии от Книги Бытия до Откровения, а тем временем сам накачивался как пивная бочка, и ни в одном глазу, ни после пятой рюмки, ни после десятой, ни после пятнадцатой. А мы, чертыхаясь про себя, рюмка за рюмкой дуем воду. И все-таки мы стали пьянеть, ведь после четырех рюмок воды мы выпивали рюмку водки, а пили мы с ним наравне. Ему как маслом по сердцу, если ты почувствуешь себя по уши в дерьме, потому что тут уж он загонит тебя в угол — и ты и оглянуться не успеешь, как начнешь то хныкать, то призывать свою бабушку. А в конце концов будешь призывать Иисуса. Когда дело дойдет до этого, он станет молиться вместе с тобой, и тогда ты пропал, пропал со всеми потрохами. Сейчас опять так и пойдет, думал я в тот вечер, он нас всех перепьет, и я уже готов был молитвенно сложить руки, но не смог, так как здорово надрался. И тогда я подошел к Катсу и сказал ему: теперь подавай нам только воду, а ему тащи все вперемешку: виски, можжевеловую, коньяк — все, что у тебя есть. Катс с готовностью нам подыгрывал, для хозяина пивной мало радости, когда пастор каждый вечер является проповедовать и молиться к нему в заведение. Стало быть, мы пьем воду, он — виски и все прочее, сперва он отхлебнул и поглядел как-то странно, мы уж было подумали: ну, пиши пропало, но даже оглянуться не успели, как он вылакал все до дна — и опять за свое: «К Господу воззвал я в скорби моей, и он услышал меня, — еще одно виски, — Господи, будь милостив ко мне, грешному, — югославское пойло под названием «сливовица», одна рюмка которого валит человека с ног, — Иисусе, смилуйся надо мной, — рюмка водки, — Господи, сжалься…» — ну и так далее, и по-прежнему ни в одном глазу. Но вдруг что-то забрезжило, правда, сначала мы ничего не заметили, просто он затянул: «Предваряю рассвет и взываю; на слово Твое уповаю», и мы уже подумали: этого только не хватало; а завели мы его, видно, здорово, потому что пел он очень громко. А потом Кор де Баат начал смеяться, тихонечко, про себя, и я шепотом спросил у него, что он нашел смешного, и Кор ответил: «Он фальшивит». Мне-то слон на ухо наступил. Но тут пастор встал, захлопнул свою Библию и довольно долго возился, пряча книжицу, а ведь обычно он ее прячет и снова выхватывает молниеносно, как ковбой — револьвер из кобуры. Ну и довольны же мы были! Он ушел, что-то лепеча, язык у него заплетался, мы пошли за ним и видели, как его забрали двое полицейских, это была прекраснейшая ночь в моей жизни, точно тебе говорю, право слово, прекраснейшая ночь в моей жизни, потом мы отпраздновали это событие, ох и кутнули же, ты просто не представляешь. Я сроду так не надирался. И что самое замечательное — с того вечера он в пивные не заходил, ну а теперь я промерз до костей, пойду выпью, пока.