Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

Он пошел прочь, а я крикнул ему вслед: «Как тебе не стыдно!», но он даже не оглянулся.

Я постоял на мосту, хлопая в ладоши, чтобы согреться, пока он не исчез за деревьями. Потом побрел обратно по бечевнику, ветер дул мне теперь в спину. Передо мной горел закат, и вода в протоке так сверкала, что больно было смотреть. Я был совсем один на дороге и то и дело вздрагивал, когда из камыша вспархивала спугнутая мною дикая утка и плыла к середине протоки. На другом берегу высились заросли густого камыша, и, прошагав по бечевнику уже минут двадцать, я вдруг услышал оттуда голоса. В сумеречном свете я разглядел, что в камышах спиной ко мне встает мужчина, и быстро спрятался в ивняке, росшем на косогоре по другую сторону тропы. В просветы между ивами я видел, как мужчина поднялся во весь рост, а потом поднялась женщина, казавшаяся маленькой девочкой, такого могучего сложения был ее спутник. Как ни странно, сначала я узнал женщину — наверное, потому, что отец часто говорил о ней. «Она продажная женщина», — сказал он однажды, и я спросил, что это значит, но он не захотел объяснить, сказал только: «Поймешь позже, а пока остерегайся ее, она многих мальчиков совратила, на ней пробы ставить негде». Насчет купли-продажи я к тому времени уже разобрался, а вот выражение «пробы ставить негде» долго оставалось для меня загадкой.

Интересно, купил ли ее этот мужчина, подумал я и лишь тут понял, что это пастор, и чуть не закричал: «Нет, нет!» — и — только бы не видеть — скатился по косогору, перепрыгнул через канаву, пересек выгон и убежал.

Никогда не слышал я разговоров о связи пастора с этой женщиной, как и вообще о его связях с женщинами из нашего города. Возможно, в этом вопросе он был осторожен, хотя теперь, задним числом, я с трудом могу в это поверить. В городе строили много планов, как бы женить пастора; все пригодные для вступления в брак женщины были мобилизованы, по воскресеньям на передних скамьях в Южной церкви сидели вдовы вместе с прокисшими старыми девами, а также молодыми девушками, считавшими, что у них больше всего шансов. Не одна помолвка в этот период была расторгнута; не одна влюбленная пара порвала отношения из-за пастора. Когда женщины пели: «Лишь ты наша надежда», они думали не об Иисусе Христе, а о пасторе. С каким удовольствием я бы оживил эту хронику подробным описанием всех интриг, всех хитрых уловок, к которым прибегали женщины, чтобы заманить пастора в свои сети, но я почти ничего не знаю об этом. Он остался холостым, как часто ни повторяли люди за его спиной и ему в глаза: «Хорошо бы вам жениться, господин пастор». Когда это говорилось ему в глаза, он всегда отвечал с коротким смешком: «Какой смысл сейчас жениться, когда второе пришествие господа нашего уже не за горами». Но члены нашей общины не были в этом уверены, наоборот — считали, что второе пришествие может заставить себя ждать, и продолжали приставать к пастору. Они полагали, и, по-видимому, не без оснований, что, женившись, он изменит свой образ жизни. Впрочем, в нынешнем образе жизни пастора их в основном не устраивало лишь то, что он никогда не пользовался парадной дверью своего дома. Он всегда выходил следующим простым способом: отворял окно и выпрыгивал наружу; окно он обычно оставлял открытым и по возвращении, опершись одной рукой на подоконник, перекидывал через него свое длинное тело. Когда он еще только появился у нас, такое его поведение вызвало настоящую сенсацию. Не только члены нашей общины, но и другие реформаты, и католики, и баптисты, и свободные евангелисты, и даже язычники старались лишний раз пройти мимо его дома в надежде своими глазами увидеть то, о чем другие рассказывали с горящим взором или с большим отвращением. Некоторые даже пикетировали его дом либо стояли на углах улицы, где он жил, и терпеливо дожидались, когда он появится. Я сам не раз видел, как он таким образом выходил, я даже попытался ему подражать, но мать успела схватить меня, не дав выпрыгнуть из окна.

Со временем и к этому привыкли. Однако же нельзя было привыкнуть к тому, что он и от своих посетителей требовал, чтобы они таким манером попадали к нему в дом. Когда раздавался звонок в дверь, он открывал окно и кричал: «Войдите!», вслед за тем посетитель должен был подойти к окну и с помощью пастора совершить мгновенный перелет в его комнату, а после короткой беседы его снова просто-напросто выбрасывали на улицу через открытое окно. Если кто сомневается, скажу, что сведения у меня из первых рук; это дважды происходило с моим отцом. Оба раза он после такого приема возвращался домой бледный от возмущения. Отец предполагал, что пастор делает это нарочно, чтобы ему не докучали посетители, и возможно, он был прав: ведь известно, что у пасторов от посетителей отбоя нет. С тех пор отец обсуждал все вопросы с пастором, стоя на улице на безопасном расстоянии от открытого окна, у которого тот сидел. Так поступали и другие члены общины, но только мужчины. Женщины к пастору никогда не ходили, влезать в окно они просто боялись, а обсуждать свои заботы, стоя на улице, им было неприятно. «Мало ли кто может услышать», — говорила моя мать.

«Если пастор женится, всем этим фокусам придет конец», — толковали люди, но он не женился, и можно было предвидеть, что в нашем городке он продержится недолго, хотя, как говаривали некоторые, «когда он проповедовал, ангелы небесные заливались слезами». Несмотря на это, голоса его противников звучали все громче и предпринимались попытки привлечь к этому великану внимание других общин, где место пастора было вакантно. Слушать его приходили комиссии, они, несомненно, писали отзывы, состоявшие из одних превосходных степеней, потом его приглашали прочитать пробную проповедь, и он, навязав нам вместо себя на воскресенье какого-нибудь чудака, уезжал — зимой и летом на своем гоночном велосипеде, с облачением в пакете из оберточной бумаги, болтавшемся на руле. После такого воскресенья та, другая община полностью исцелялась от мысли пригласить этого проповедника на свою вакантную должность, а мы, когда через неделю снова видели, как он поднимается на нашу кафедру, — мы были безумно счастливы. Впрочем, от приглашений, которые он все же иногда получал, он отказывался.

Однако его противники не унимались. В истории его пребывания нашим пастором был этап, когда они распространили слух, будто он — племянник Мата Хари [51] Мата Хари (Маргарета Зелле) (1876–1917) — нидерландская танцовщица, выдававшая себя за яванскую принцессу. Казнена по обвинению в шпионаже. . Но это имя ничего нам не говорило, пришлось пасторовым противникам объяснить, что, дескать, это была богомерзкая танцовщица, они даже сумели наложить арест на ее фотографии. Благодаря этому я впервые в жизни увидел картинку с изображением более или менее обнаженной женщины. Как сейчас помню тот миг, когда я в отсутствие отца вынул коричневую фотокарточку из ящика его письменного стола. Я знал, что у отца есть ее снимок, я слышал, как он говорил об этом матери. То, что я увидел на фотографии, было до ужаса греховно — женщина, одетая лишь в цепочки и неопределенного вида куски ткани на груди и внизу живота. И в то же время картинка показалась мне прекрасной, более того — она зачаровала меня. Но я совершенно не мог себе представить, как повернулся бы язык у нашего пастора называть эту женщину «тетя», будь она еще жива. Нет, это было немыслимо, и так думал весь город, до тех пор пока в христианском еженедельнике «Де Спихел» не появился очерк о Мата Хари. Там было написано, темно-бурым по белому, что настоящее имя Мата Хари было Греет Зелле и происходила она из Леувардена. Все сомнения разом отпали. Ведь наш пастор тоже происходил из Фрисландии, и именно из Леувардена. Мы тщательно изучили статью о Мата Хари; как выяснилось, ее расстреляли, ее судьба была столь же трагичной, сколь и волнующей. То, что наш пастор и эта женщина, возможно, были родней, нисколько его не позорило. Наоборот, прибавляло ему исключительности. Он был святой из дурной семьи. Нет, этой дурной женщине было не по силам запятнать его репутацию.