Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

Ну да, сказал Кляйнцайт. Сквер окончательно проснулся от людей, вокруг него гудели машины. Фон зданий, крыш, неба, уличных шумов, мира.

Ну да, сказал Кляйнцайт и побрел через дорогу к «СКРИПИЧКЕ».

– Чем могу помочь? – спросил человек за прилавком.

– Я даже не знаю, чего, собственно, хочу, – сказал Кляйнцайт.

– Имели в виду какой-нибудь особый инструмент? – спросил человек.

Кляйнцайт покачал головой.

– Походите, посмотрите, – сказал человек. – Может, он к вам придет.

Кляйнцайт улыбнулся, кивнул. Не рог, уж в этом-то он был уверен. Оглядел пикколо, флейты и кларнеты. На столько кнопок никаких пальцев на свете не хватит, подумал он, а ведь еще и дуть надо. Глянул на скрипки, виолончели и контрабасы. Кнопки хотя бы – нечто определенное, подумал он. Открываешь дырку – или затыкаешь ее. Со струнами вообще пропадешь. Перед ним встал глокеншпиль.

Как поживаете, произнес Кляйнцайт.

Не жеманничай, сказал глокеншпиль. Ты же меня ищешь. £48.50. Я то, что надо, на таких в Лондонском симфоническом играют.

Даже не знаю, сказал Кляйнцайт.

Ладно, сказал глокеншпиль. £35 без футляра. Обычная картонная коробка. А инструмент тот же.

Футляр кусается, сказал Кляйнцайт.

Профессиональный, ответил глокеншпиль. Особенный. Много ли черных футляров в форме усеченного треугольника видел? Люди начинают гадать, что это такое. Не цимбалы, не цитра, даже не пулемет. С девушками знакомиться. Они сойдут с ума, желая знать, что у тебя там такое.

Скажу тебе кое-что, сказал Кляйнцайт. Я даже нотам не обучен.

Гляди, сказал глокеншпиль, выставляя два ряда своих серебряных пластинок, каждая нота обозначена буквой: G, A, B, C, D, E, F и так далее.

G#, A#, C#, D#, прочел Кляйнцайт на пластинках верхнего ряда. Как произносится #?

На полтона выше, сказал глокеншпиль.

Кляйнцайт взял палочку, выстукал несколько нот. Глокеншпиль издавал серебристые звуки, что висели, дрожа в воздухе, – первые еще отзывались, когда раздались последние. Волшебно, подумал Кляйнцайт. Аж жуть. Я мог бы сочинять мелодии, сказал он, и записывать буквы, чтоб потом опять сыграть.

Вот видишь, сказал глокеншпиль. Ты музыкален. Коекто да, кое-кто нет. Ты – да.

– Возьму вот это, – сказал Кляйнцайт человеку. – Что это?

– £48.50 с футляром, – ответил тот. – Глупо столько платить за футляр. Берите в картонной коробке за £35.

– Я имею в виду, что это? – повторил Кляйнцайт. – Инструмент.

– Глокеншпиль, – произнес хозяин, склоняя голову, чтобы лучше разглядеть Кляйнцайта.

Кляйнцайт кивнул. Глокеншпиль. Он выписал чек и унес глокеншпиль в футляре. Девушки в сквере смотрели на футляр, смотрели на него.

В свой выходной Сестра лежала в постели, ночевала, но не спала. Не видела снов, не бодрствовала. Дрейфовала. Она слышала спотыкливые серебряные ноты, видела себя в коридоре Подземки. Интересно, почему, думала она. Иногда кажется, будто я совершенно у этого мира внутри и не могу выбраться.

Поговори со мной, сказал Бог.

Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, сказала Сестра, Творца неба и земли, и всего видимого и невидимого; и в единого Господа Иисуса Христа…

Христа ради, поговори со мной, сказал Бог.

Прошлой ночью, произнесла Сестра, когда умер тот мальчик, с гендиадисом, мне хотелось потом кинуться к Кляйнцайту и обнять его, я хотела, чтоб он тоже меня обнял.

Как так? – спросил Бог.

Сам знаешь, сказала Сестра. Ты же все знаешь.

Нет, не все, сказал Бог. Я ничего не знаю так, как люди знают это. Я – то, что я и все такое, но на самом деле я ничего не знаю. Расскажи, как ты хотела обнять Кляйнцайта.

Слишком утомительно объяснять, сказала Сестра. Надоело мне постоянно болтать. Когда я вернулась в палату, его там не было. Если он сбежал, мне не хочется об этом думать.

Почему это? – спросил Бог.

Ты и впрямь ничего не знаешь, сказала Сестра. Пора купаться, сказала она своим стопам. Голые, они доставили ее в ванну.

Позднее, не в своем медсестринском мундире, а в узком брючном костюме, она пришла в палату. Задыхались, ахали, пялились. Кляйнцайт вернулся на свою койку у окна в дальнем конце ряда, уставился на Сестру через всю ширь палаты и видя ее одежду насквозь, как и прежде. Доктор Розоу, сопровождаемый двумя сиделками, дневной медсестрой и молодыми ординаторами докторами Мягти, Складчем и Кришной, как раз заканчивал обход у последней койки в А4, где лежал больной полутенью.

– Ну, мистер Нокс, – сказал доктор Розоу, – сегодня вы смотритесь гораздо ярче, чем на днях.

Нокс учтиво улыбнулся.

– Думаю, мне лучше, – произнес он.

– О да, – сказал доктор Розоу, – я б так и решил. Внутреннее сгорание у вас сейчас куда регулярнее, чем прежде. Мы подержим вас на той же дозе «Пламо» и последим за состоянием.

Группа переместилась в кабинет Сестры, за нею – сама Сестра.

– У него в анамнезе частичное затмение, вот у этого, – сказал доктор Розоу. – Возможно, понадобится делать еще одну рефракцию. – Мягти, Складч и Кришна пометили себе.

– А как быть с Кляйнцайтом? – спросила Сестра. – С тем, у которого гипотенуза.

– Вот вам преданность делу, – сказал доктор Розоу. – Приходит в свой выходной, не может удержаться от работы.

– Ну так как же с ним? – сказала Сестра. – Кляйнцайт. Гипотенуза.

– Ну, вы же видите, какая у него полярность, – сказал доктор Розоу. – Может сдвинуться в любую сторону.

– Вниз? – спросил Мягти.

– Вверх? – спросил Складч.

– На восток? – спросил Кришна.

– На запад? – спросила Сестра.

– Вполне, – ответил доктор Розоу. – И имейте в виду, что при подобной гипотенузе, как правило, возникают и какие-то неприятности с асимптотами. Мы вовсе не хотим, чтоб он потерял ось, но в то же время нам нужно следить за высотой его тона. Прогоним-ка его через Ряд Баха-Евклида, посмотрим на результат анализа.

Сестра подошла к койке Кляйнцайта у окна.

– Доброе утро, – сказала она.

– Доброе утро, – ответил Кляйнцайт. Они с Сестрой одновременно взглянули на койку Очага. Сейчас на ней спал какой-то толстяк. Хроническое незаполнение объема. Без монитора.

Ну? – сказало лицо Сестры.

Кляйнцайт показал на глокеншпиль под своей койкой.

– Скрипичка, – сказал он. – Все на складе.

Сестра раскрыла футляр, мягко тронула пальцами серебряные ноты.

Вспомни, сказал глокеншпиль.

Что вспомнить? – спросила Сестра.

Вспомни, сказал глокеншпиль.

Сестра закрыла футляр, села на стул, посмотрела на Кляйнцайта, улыбнулась, несколько раз кивнула, ничего не говоря.

Кляйнцайт улыбнулся в ответ, тоже, ничего не говоря, покивал.

Да тут сплошь крупные красотки, подумал Кляйнцайт, снимая пижаму и надевая халат, воздушно завязывавшийся сзади. И такие цветущие. Каждая словно с трудом сдерживает энергию в своей тугой натянутой коже.