Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

Нет, ответила недреманная желтая бумага. Не он.

Пока Рыжебородый спал, Сестра в тугости и круглоте своего узкого брючного костюма спустилась в Подземку. Вот это место, подумала она. То самое, что на днях мне мой ум показывал, и там была музыка. Она походила взад и вперед по коридору, стараясь призвать к себе музыку, слышанную в уме.

Просыпаясь, Рыжебородый уложил скатку и хозяйственные сумки. Моргая и отяжелев, вышел он средь шагов и лиц, плакатов и письмен на стенах. Шел, пока не достиг того места, где была его музыка, перед киноафишей, МЕЖДУ, сказала афиша, ТЕПЕРЬ НАКОНЕЦ-ТО – ЖГУЧЕЙ ИСТОРИЕЙ СЕСТЕР НОГГ. «Нас ничему не развести!» – сказали они, и не подозревая о том, что их ждет! ТАКЖЕ НА ЭКРАНЕ: ПЕРЕВОРОТ. «Меня уже тошнит пялиться в потолок!» – сказала она. Низкая зарплата вредит потенции рабочего класса, сказал почерк на афише. Только не в Стритеме, сказала другая надпись. Генделев орган всегда стоймя, другая надпись.

Рыжебородый вытащил кепку из хозяйственной сумки, метнул ее наземь. На губной гармошке сыграл «Блюз желтой собаки» [17] «Yellow Dog Blues» (или «Yellow Dog Rag») – песня «отца блюза» Уильяма Кристофера Хэнди (1873–1958), написанная в 1915 г. в ответ на юмористическую песню «I Wonder Where My Easy Rider’s Gone?» (1913) Шелтона Брукса. . Его миновали шаги и лица. В кепке одна медь.

Мимо прошла Сестра. Рыжебородый оторвал губы от губной гармошки, сказал:

– Ням ням!

Сестра не отреагировала. Ее Сестринские туфли пронесли ее мимо, развернули, принесли обратно – все вдумчивым шагом.

– Потеряла что-то, Ням-Ням? – спросил Рыжебородый.

Сестра покачала головой, повернулась и пошла в другую сторону. Здесь была музыка, думала она. Но не эта. Другая музыка. Ее ум отправился к Кляйнцайту. Почему Кляйнцайт? Я подумаю об этом, когда придет время, подумала она.

– Ты наслушала уже по крайней мере на десять пенсов, – сказал Рыжебородый. – И сплошь подлинный этнический материал.

Сестра бросила в кепку пять пенсов.

– Я слушала вполуха, – сказала она. В Лазарет, пожалуйста, сказала она своим туфлям. Они ее туда доставили.

После того, как в палате потушили свет, Кляйнцайт унес глокеншпиль в ванную, закрыл дверь. Здесь парковали кресло-каталку с дырой в сиденье для отправления надобностей. Усевшись на него, Кляйнцайт упокоил глокеншпиль частично у себя на коленях, а частично – на краю ванны. Снял с футляра крышку. Там было две палочки, но он подумал, что лучше всего начать с одной. Из кармана халата вытащил сложенный листок из блокнота и японскую ручку.

Так, сказал Кляйнцайт палочке. Ищи ноты. Палочка неуклюже звякнула.

Как насчет небольшой прелюдии? – сказал глокеншпиль.

Кляйнцайт поласкал его палочкой.

Славно, сказал глокеншпиль. Еще немножко. Славно.

Кляйнцайт поделал еще немножко, записал ноты, обретая мелодии. Немного погодя играл уже двумя палочками. Над ванной, трепеща, висели мягкие серебряные звуки.

Славно, сказал глокеншпиль. Так славно. А-а-ах-х!

В виде постлюдии Кляйнцайт немного поласкал его палочками.

Мне нравится, как ты это делаешь, произнес глокеншпиль.

Ты очень любезен, сказал Кляйнцайт.

В дверь постучала Сестра.

– Войдите, – сказал Кляйнцайт.

– Это, стало быть, и есть музыка, – сказала Сестра.

Кляйнцайт скромно пожал плечами.

Никто ничего не сказал. Он сидел в кресле-каталке с палочками. Она стояла у дверей.

Затем села на край ванны рядом с глокеншпилем, лицом к Кляйнцайту. Ее правая коленка коснулась правого колена Кляйнцайта. Очень рады, произнесли их колени.

Я ей нравлюсь, подумал Кляйнцайт. Как пить дать. Действительно нравлюсь. Почему я? Бог его знает. Колено у Кляйнцайта задрожало. Он не хотел оказывать давление и не хотел терять позиции.

Почему Кляйнцайт? – спросил Бог у Сестры.

Не знаю, сказала Сестра. Ей вспомнилось: маленькой она мазала себе брови зубной пастой.

– Ты что это сделала со своими бровями? – спрашивала ее мать.

– Ничего, – отвечала Сестра из-под корки зубной пасты.

– Мне дела нет, что ты там вытворяешь со своими бровями, – говорила мать, – но не лги мне, что ты ничего с ними не делала, не то в постель отправишься без ужина. Так что ты сделала?

– Ничего, – ответила Сестра и отправилась в постель без ужина.

Потом мать все-таки принесла ей поесть, но Сестра так и не призналась в зубной пасте.

Кляйнцайт оказал давление. Сестра давление вернула. Оба тихо вздохнули. Кляйнцайт кивнул, затем покачал головой.

– Что? – спросила Сестра.

– Бах-Евклид, – ответил Кляйнцайт.

– Не беспокойтесь, – сказала Сестра.

– Ха, – ответил Кляйнцайт.

– Хотите знать? – спросила Сестра.

– Нет, – ответил Кляйнцайт, – но я не хочу и не знать. Я хотел бы вообще здесь не появляться, но если б я не появился…

Вполне, сказали их колени.

– Когда доктор Розоу сообщит мне результат? – спросил Кляйнцайт.

– Завтра.

– Вы знаете?

– Нет, но могу выяснить. Надо?

– Нет. – Кляйнцайт поерзал в кресле-каталке. Завтра уже почти настало. Раньше своим органам он доверял, пока те не взбрыкнули этой болью… Если вдуматься, боли он не чувствовал день или больше.

Тантара, сказал дальний рог. Всегда о тебе думаю. Вспышка: от А к В .

Спасибо, сказал Кляйнцайт. На чем он остановился? Доверял своим органам, покуда они не взбрыкнули болью. Теперь о том, чем они занимаются, знает рентгеновский аппарат, он доложит об этом доктору Розоу, а тот передаст ему.

Зачем надо было впутывать сюда посторонних? – спросил он свои органы.

Мы ж не сами помчались к доктору Розоу, правда? – ответили те. Мы и сами желали оставить это между собой, разве нет?

Давайте без дискуссий, сказал Кляйнцайт. Не по нутру мне ваш тангаж.

Фу-ты, ну-ты, сказали его органы. Они принялись беспорядочно зудеть, ломить, неметь и вопить от боли. Кляйнцайт в панике обхватил себя руками. Они вовсе не друзья мне, думал он. Как-то само собой разумеется, что наши органы нам друзья, но в самый ответственный миг у них, похоже, не оказывается вообще никакой верности никому.

Я здесь, сказала коленка Сестры.

Терпеть тебя не могу, отозвалось колено Кляйнцайта. Ты прямо пышешь здоровьем.

Хочешь, чтобы я заболела? – спросила коленка Сестры.

Нет, сказало колено Кляйнцайта. Я не про это. Будь здоровым, круглым и красивым. Я люблю тебя.

Я тоже тебя люблю, сказала коленка Сестры.

Кляйнцайт положил глокеншпиль на пол, поднялся с кресла-каталки, поцеловал Сестру.

Утро в Подземке. Шаги и лица густы и крикливы без речи, наползают, словно рыбья чешуя, отзываясь эхом в коридорах, сдергивая покровы с пустоты, брошенной стоять ночью на перронах. Недвижные лестничные марши тронулись, переросли в эскалаторы. Из тоннелей вперед выстрелило огнями, и чернота вскричала, разбудила Рыжебородого в ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА.