Фигль-Мигль - Долой стыд

— Если у вас есть какие-либо вопросы, лучше показать удостоверение.

(Вы в ту драку могли и не ввязываться, товарищ майор; в конце концов, вы могли её предотвратить. С вами в те дни тоже что-то происходило; как ни далеко было до лета девяносто первого от этих первых дней Горбачёва, вы уже что-то учуяли, вас изводило томление — та смутная тревога, которая предшествует догадкам и подозрениям, те предчувствия, в роль которых вы не верили, тоска. Никогда мне не узнать, к каким выводам, хотя бы относительно вашего генерала, вы пришли, дату и причину вашей смерти — если вы умерли, местопребывание — если живы. Генерал-то ваш жив-здоров, можете себе представить?)

Лучше показать удостоверение.

— Не придавайте удостоверениям такого значения.

Я заверил его, что не придаю значения вообще ничему.

(И кто бы сейчас поверил, что в те годы мордобой мог начаться с обсуждения личности Пестеля? Что в 1984-м серьёзно и с интересом относились к событиям 1825-го? Отчасти это было модой, отчасти это было фрондой; какими-то вещами — эзотерика, психоанализ — интересовались именно и только потому, что партия и правительство интереса не поощряли, а какими-то — из-за слишком определённого, надоевшего партийного, правительственного взгляда. Но я помню те споры, как они умели перелиться через край и моды, и фронды.

Герман декабристов ненавидел. Их выступление он считал масонским заговором, имевшим целью уничтожить не столько самодержавие, сколько христианское государство, а их заводил — членами коварной, безжалостной секты, с лицами, упрятанными под семью, одна на другой, масками, с планами, продуманными на три поколения вперёд; его ужасали и завораживали бесчеловечность их терпения, неустанность их точащей камень работы, их спокойное упование исподтишка, тайно, одним влиянием на элиты и общество источить в пыль прежний мир, с его сословиями, иерархией, верой, суевериями и предрассудками, поэзией, благородством, гордостью, роскошью... искусством. Эта точка зрения полумаргинальна сейчас; тогда она закрывала все двери. Все двери, товарищ майор, даже и на Литейном.

Я разыгрывал простеца. Если у тебя планы продуманы на три колена вперёд, спрашивал я, зачем же так рисковать и делать восстание? Что будет с планами в случае неудачи? Это уж по нашей русской привычке, мрачно отвечал Герман. Не могут утерпеть. Хотят всё и сразу. И кричал, и стучал кулаком по столу: «Обязательно придёт такая мразь, полковник Пестель!»

За Пестеля нашлось кому вступиться.)

А этот всё сидел рядом.

— Вы бы вступились за Пестеля? — спросил я. — За полковника Пестеля, декабриста?

— Это вам лучше с нашим общим доктором поговорить. Он считает, что Пестеля повесили справедливо.

— Я рад, что это кого-то интересует.

— Чему тут радоваться? Интерес к политике — показатель душевного расстройства. Особенно если это политика двухсотлетней давности.

(Но что касается той драки... Легко сказать, что масоны были ни при чём — они были при чём, хотя, конечно, косвенно. (Обычное дело с масонами, сказал бы Герман.) Тот молодой человек, в простоте души замысливший организацию, которая абсурдно повторила орден иллюминатов, очень многое принял на свой счёт и взбеленился, потому что его собственные цели представлялись ему благородными, а цели Адама Вейсгаупта — нет. Столь широкое расхождение в целях и столь малое — в методах. И никого ещё это не навело на нужную мысль: ни декабристов, ни народовольцев, ни того молодого человека.

Дивлюся, право, я, как с умной головой могли связаться вы с такой, судáрь, чумой , — так я ему сказал, помогая умыться. Герман, как я теперь думаю, во многом был прав, но своей отталкивающей личностью компрометировал собственную правоту. Он понимал это и, должно быть, страдал. Почему бы ему не страдать? Если человек пьянь и хам, это не означает, что у него нет чувств.)

— Что вам нужно от этого бедолаги?

— Ничего он не бедолага. Всё у него отлично.

— Несмотря на интерес к политике?

— Я пошутил. В конце концов, политика двухсотлетней давности — всего лишь история.

— Да, всего лишь.

(Нет, меня не удивило, когда тот молодой человек набросился на Германа с кулаками. При таком сходстве в методах любое различие в целях начинает казаться мнимым — каким оно, собственно говоря, и является. И это было больше того, что он мог вынести.

Бенкендорф создавал Третье отделение по плану, разработанному для собственных нужд Пестелем, — хотя и постарался, надо отдать ему должное, его облагородить. Например, признавая необходимость политической полиции, с отвращением отверг идею тайного надзора посредством сети агентов, провокаторов и шпионов; всё больше напирал на воспитание и профилактику. Пестель тайный надзор считал безальтернативным — как, не прибегая к шпионству, знакомиться с частной жизнью граждан? — а его наличие необходимым. «Тайные розыски и шпионство суть надёжнейшее средство узнавать, как располагают свои поступки частные люди». Вот вам и революционеры. Кто-то говорил, что именно они, приходя к власти, создают наиболее эффективную политическую полицию.)

— Почему вы смотрите на меня с таким осуждением?

— Это не осуждение, это неприязнь.

(Кстати, товарищ майор. Герман написал всё-таки тот донос или нет? И если не он, то кто? И если не донос, то что это было?)

— Понимаю. Я вам действительно солгал. Но Макс мой друг, и меня беспокоит то, что с ним происходит.

С такого дружеского беспокойства и начинаются у людей проблемы, подумал я.

— И что же с ним происходит?

(Чем больше думаю о той драке, тем больше она выглядит не тем, чем была. Герману тот молодой человек скорее нравился, и на свой неуклюжий лад он пытался с ним сойтись. С чего-то ему поблазнилось, что молодой человек, поклонник Леонтьева и враг мартышек из Клуба, увидит в нём своего. Не увидел. Вообще не захотел рассматривать. Германа сопровождали скандалы и запах канавы, в которую он неуклонно скатывался, и нужно было быть святым или человеком вашей выучки, товарищ майор, чтобы подойти к нему поближе. К тому же мальчик, как и все, считал его стукачом.)

— И что же с ним происходит?

(Ах, доносы, доносы. А вы-то сами, хочу я сказать этим святошам, не стукачи? Вы бегали от КГБ, но все ваши тексты, разговоры, усилия не иное что, как косвенный донос в ЦРУ. Никто не посмеет сказать, что советская власть не предупреждала своих граждан — будьте бдительны, граждане! Вы имеете дело с врагами! — и что же? Вы сделали из этого анекдот, повод залиться смехом. Как вы это умели: с презрением или жалостливо фыркнуть, подмигнуть, пройтись чечёткой по паранойе одних и необходимости изобретать себе занятие у других — изобретать врага за каждым кустом, чтобы было о чём писать докладные. Враги? ЦРУ? Ох-хи-хи-хи! Вот и досмеялись.)