Фигль-Мигль - Долой стыд

— А вы, надо понимать, не хотите?

— А я, надо понимать, эту сказку читал внимательно. Чтобы захотеть быть владычицей морскою, сперва нужно стать царицей. Я скромный человек и вполне удовлетворился бы новым корытом. Так оно надёжнее. Смеётесь? Наши-то царицы девяностых чем кончили?

— ...Не мог ли тогда эту картинку прислать сам Меншиков? Условный Меншиков, хочу я сказать. Напомнить о себе – –

— И о том, что я его предал? И кто же это? Борис Абрамович с того света?

— А вы его?..

— О да, и не только я.

Мы расстались дружески, он — прикидывая, как меня объегорить, я — на чём его подловить. Что за слепота напала на Штыка, как он мог так подставить себя и всех нас. Никакой союз со Станиславом Игоревичем был невозможен, простое знакомство — опасно.

Я не удивился, когда на выходе меня остановил пожилой дядя в бороде и костюме. Он держался с деревянной неуклюжей корректностью и явно страдал: то ли я казался ему недостойным, то ли предмет разговора.

— Простите, что задерживаю, — сказал он, — но это ведь вы из Комитета по борьбе с экстремизмом? По поводу?..

— Прискорбного происшествия с участием Меншикова, — легкомысленно сказал я.

— Прискорбное происшествие, — повторил он мрачно. — Прискорбно внимание, которое уделяют этому происшествию, я бы сказал. Если из-за каждой неумной выходки... Простите, я не представился. Пётр Николаевич Савельев, историк. Профессор нашего университета.

Савельев — не самая редкая фамилия, но я должен был насторожиться. А вместо этого — нет мне прощения — тормознул.

— Это бросает тень на Фонд, — продолжал он.

— Ну Фонд-то здесь при чём?

— Комическую тень. Тень фарса.

Заподозри я только, уж нашёл бы, что сказать дедушке комического идиота Павлика про гиньоли и фарсы. А так сказал:

— Смотрите на это философски. Для действующих лиц фарс всегда предпочтительнее трагедии.

Он стал ещё деревяннее: перешёл в разряд древесины самых твёрдых пород.

— Это зрителям ничего не стоит смотреть философски, а действующие лица, если только они дорожат собственной честью, не могут себе такого позволить.

— Ну а по существу?

— А по существу я думаю, что Станислав Игоревич посылает себе эти угрозы сам!

— Зачем?

— Это всегда делается с одной целью. Привлечение внимания.

Я и сам, между прочим, так думал. На собственной фотке написать «иуда», пририсовать рожки, отойти в сторонку и поглядеть, что из этого получится — такое было в стиле специалиста.

— Я не двуличен, и всё это готов в глаза повторить Станиславу Игоревичу... да он и без того прекрасно знает, какого я о нём мнения. Наверняка сейчас ликует: как же, поставил Фонд в неловкое положение. Злой человек, помимо всего прочего. Очень ядовитый и злой.

— Какого рода внимание он хочет к себе привлечь?

— Уже привлёк. Непонятый герой, страдалец. С тёмным и грязным прошлым и мученическим венцом в перспективе.

— ...Судьба ренегата.

— Но он не ренегат, — удивлённо сказал профессор. — Ренегат только по видимости, лазутчик под маской ренегата. Не верьте, будто он прозрел, или в чём-то раскаялся, или изменил своим прежним идеалам. Меня не проведёшь!

— Значит, какие-то идеалы у него были?

— О да, были и есть. Станислав Игоревич не просто наёмная трещотка.

— И в пользу кого он таким образом шпионит?

— Всё тех же прежних своих друзей и хозяев, кого ещё. Понял, что либерализм под своей истинной вывеской ни у кого в стране ещё долго не вызовет сочувствия, и переметнулся. Да ещё как! Вы должны помнить — со слезами, с истерикой. Остальные поступили умнее, одним прекрасным утром с прежним пылом начав говорить всё то, чему вчера непримиримо сопротивлялись. Без каких-либо объяснений! Глазом не моргнув! Тут главная хитрость — сделать вид, что и вчера было то же самое, что сегодня. Люди от такой наглости сперва опешивают, а потом смиряются. А потом проходит двадцать лет, и уже по-настоящему никто ничего не помнит. Справедливый расчёт, но какой подлый!

— Если удаётся эти двадцать лет благополучно прожить.

— А что, кому-то не удалось? Среди экспертов?

Усталость какая-то накатывала на меня.

— Светозаров к вам сюда заглядывает?

— Светозаров, депутат?

По лицу профессора было видно, что он очень хочет обнародовать своё мнение о Светозарове. Таким людям, исполненным самоуважения, плохо даётся вынужденная лояльность, а то, что спрашивал посторонний, да ещё при исполнении, вонзало в его щепетильность дополнительную колючку. Профессор отчаянно старался ничего дурного про Светозарова не сказать, но не сказать так, чтобы я всё правильно понял. Вот до чего доводят нервного человека политические игры.

Усталость какая-то накатывала на меня в последнее время. Я не понимал, почему непыльная работа в комитете отнимает столько душевных сил. «Не противно заниматься такой ерундой?» Да уж получше, чем выезжать на трупы бомжей в подвалах. Никто из прежних коллег, кстати, такого вопроса мне не задал.

Светозаров, специалист, этот профессор, Фонд Плеве были бесконечно далеки от моей вчерашней жизни, и я, стало быть, получал их в нагрузку к чистому кабинету и нормированному рабочему дню. Я рассчитывал пообвыкнуть.

— Светозаров-то настоящий ренегат, не притворяется?

В молодые годы Светозаров был такой же пламенный демократ, как сейчас — государственник, и когда ему об этом напоминали, хмуро говорил: «Вот поэтому, поэтому. Рассмотрел их вблизи и ужаснулся».

— Нет, Светозаров не притворяется.

Он сказал это с отвращением и глядя поверх меня, как будто где-то в пространстве парил портрет В. К. Плеве и профессор Савельев советовался с ним взглядом, их усталые взгляды встречались. Шуты, позёры, ренегаты, троянские кони — не таких мотыльков ждали организаторы Фонда к своему огоньку. И не было стены, на которую опереться.

— Не на кого опереться, — сказал профессор. — Вы приходите к нам, на следующей неделе будет лекция о возникновении Охранного отделения и дискуссия. — Он прочёл на моём лице нечто такое, что ему не понравилось, и рассердился. — Я учёный и делаю то, к чему приспособлен! Чего вы от меня ждёте, создания Святой дружины?

— Нет, — сказал я. — Не надо, пожалуйста.

Голова у меня гудела, когда я вышел на мокрую, продуваемую серым холодом набережную Фонтанки. «Ничто не предвещало», как любят говорить футбольные комментаторы. И они же говорят: «К этому всё шло».

Максимчика в последнее время что-то гнетёт сильнее обычного. Он плохо спит, просыпается в поту — и глазки стали такие затравленные. Жаль его до слёз, а как поможешь? Такая натура у человека, что от участия и расспросов делается только хуже.

Я свела участие до хорошего обеда и эталонно чистой квартиры, а сама решила поменьше отсвечивать. С моим графиком это нетрудно: я либо с утра до ночи на работе, либо, всё намыв и приготовив, успеваю убраться из дому, пока он ещё не вернулся. И куда тогда идти: считать ворон?