Фигль-Мигль - Долой стыд

— ...Так, может, всё-таки сходим, пока они ещё живы?

Конечно же, мы пошли.

Лекция мне очень понравилась. У лектора была такая правильная культурная речь, а люди в зале, прилично одетые и спокойные, сидели тихо и слушали с вниманием. Потом задавали вопросы, и я свои хотела написать на бумажке, но постеснялась ляпнуть какую-нибудь дремучую глупость. Я читаю книжки, но почти наугад и без системы, так что всё это скорее озадачивает, чем просвещает. И за рекомендациями обратиться некуда: Максимчик отфыркивается, а рецензенты онлайн, по-моему, сами в положении людей, которым нужна помощь.

Когда всё закончилось, расходиться не торопились. Одни подошли к лектору, другие здоровались и разговаривали друг с другом. Я порадовалась, что рядом с нами Павлик, который со всеми знаком. Не люблю противное чувство, будто я непрошено вторгаюсь.

Зальчик был небольшой и очень приятный, стулья обиты бархатом, бархатные шторы — натурально филармония, и такой покой во всём, такая прочность. Я часто представляю людей, у которых большая часть времени проходит в подобных местах — не досуг, а рабочие часы, — и пытаюсь вообразить, что они чувствуют, как смотрят по сторонам, когда выходят на улицу и едут к себе домой куда-нибудь в спальные районы.

Но, может быть, им не приходится ехать, все они живут здесь же неподалёку, в центре, в оставшихся от прабабушек квартирах со старой мебелью. Теперь меня знакомили с ними, женщины улыбались, высокий чопорный старик оказался профессором и — я ведь так и знала! — дедушкой Павлика. Услышав Машечкину фамилию, он поднял брови и спросил, кем она приходится Антону Лаврентьевичу, и всё было в точности как в английских книжках, где люди одного круга, стоит им случайно столкнуться в далёких странах, мгновенно устанавливают общих знакомых и даже родственников.

Машечка, правда, пришла в ярость, хотя увидела это только я. И потом, пока я гадала, как будет лучше, оставить её в покое или осторожненько расспросить, сказала сама: «Я не поддерживаю с ним отношений. Пожалуйста, ни о чём не спрашивай». До чего ж ей нелегко живётся, бедняжечке. Некоторые люди верят, что не имеют права быть счастливыми, и те из них, у кого в жизни нет настоящего горя, придумывают его себе сами.

Сонин давно мёртвый отец не перестаёт меня тревожить. Знакомство с его преемниками привело меня к мысли, что он не мог отличаться от них так сильно, как я себе напридумывал, но я хотел , чтобы он был другим, — и, что касается мёртвых, в этом они охотно идут нам навстречу. Даже тот, кого ты неплохо знал живым, после смерти меняется к лучшему; что уж говорить о неведомых мертвецах.

Майор Сафронов не выплыл из хлябей девяносто первого года — одно это говорит в его пользу. ( Разверзлись хляби небесные ; я поинтересовался у Вячеслава Германовича, что, собственно говоря, означает слово хлябь , и Славик сказал: «Пустота, глубь, бездна, пропасть, с понятием о подвижности жидкой среды, в коей она заключена». Ну что ж, очень подходяще; про жидкую среду в особенности.)

Да, не выплыл из хлябей; но что же с ним произошло? Я прекрасно знал, что таким вещам нельзя позволять превращаться в наваждение, и всё же носился с мыслью выудить что-нибудь из Сони или попросить нового куратора порыться в архивах. Могу себе представить! Могу себе представить! Крыса говорит, что любопытство — одна из самых опасных страстей, и добавляет: но ведь только за счёт наших страстей мы и живы, не правда ли? Так в его духе — подо всё подвести шуточку, как другие подводят философию. Это и есть философия, настоящая, неотличимая от клоунады, горячее философское гаерство, выходки горохового шута, такого, который заканчивает жизнь на лекарствах строгой отчётности.

Ненавижу себя, когда зацикливаюсь на какой-то опасной ерунде.

Давая Чике наводку, в глубине души (тогда я так глубоко не заглядывал, но теперь глянул и поморщился) я надеялся, что в сейфике Сони Кройц лежит кое-что сверх наличной валюты и бриллиантов. Ну хоть что-то — письма, дневник. Майор Сафронов мог захотеть написать мемуары, он даже, например, успел это сделать, и рукопись впоследствии не оказалась в костре или на помойке. Почему бы посреди рушащегося мира, зная чуть больше остальных, предвидя вернее остальных, чем-то явно замаравшись, не пожелал бы товарищ майор оставить пару слов в защиту своего проигранного дела, пару упрёков, пару грязных тайн? Я пытался спросить у Сони, не приходили ли к ним в девяносто первом с обыском — а хаос был такой, что могли и не прийти, — но Соня разъярилась и пропустила следующий сеанс, а когда я заметил, что подобная реакция — достаточное свидетельство серьёзности проблемы, пропустила это мимо ушей.

Как у них у всех непросто с отцами, значит же это что-нибудь. Мусин давно за границей с новой семьёй, и говорит она о нём с ненавистью. («Мой отец нас предал. Бросил в самое тяжёлое время. Я взяла мамину фамилию. Для меня его не существует, не существует, вам понятно?») Отец Вячеслава Германовича был запойный. («Я своего отца толком не знал. Он рано умер. Не говоря уже о том, что почти не жил с нами».) Даже Нестор имеет претензии к папаше, с которым, впрочем, трудится рука об руку. (Либерализм на семейном подряде.) Вижу я этого папу по телевизору.

Никаких записок, конечно, в сейфе не было. Я этого ждал и по тому, как расстроился, понял, насколько серьёзна моя собственная проблема. Никакие таблетки, никакие сочетания веществ не могли сделать из свинцовой мании лёгкий необременительный невроз.

Потом пришла Соня, и день поехал по привычным рельсам.

— Что вы думаете, он хочет помириться.

— Тот гопник?

— Доктор, он не гопник.

— Может быть, и попытки изнасилования не было?

— ...Всё зависит от выбора момента. Он выбрал неудачный момент. Теперь мирится. Предлагает помочь с моим делом, у него приятель в Следственном комитете. То есть уже не в следственном, в каком-то другом, но с прежними связями. А я думаю только о том, что он видел на мне это... вот это... безобразие.

— Уверяю вас, Соня, он их не запомнил или успел забыть.

— Зато я помню.

— Тогда зачем мы это обсуждаем?

— Может быть, если Следственный комитет будет присматривать, хоть что-то найдут.

— И откуда у вашего негопника такие друзья?

— Он серьёзный человек. У него свой бизнес.

— ...А я вам говорил, что драгоценности нужно страховать.

— Вы не знаете, сколько это стоит. И ещё год доказывать будешь, что не сама себя обчистила.

— ...И что у него за бизнес?

— Коллекторское агентство. Не надо морщиться. Он не такой, как вы подумали.

— Они все такие.

— Ну это уже демагогия. Он не старушек на счётчик ставит.

— А кого?

— Мошенников. Фирмы, которые расплатиться могут, но не хотят.