Фигль-Мигль - Долой стыд

— А?..

— Не на того напал, гадёныш! Он думает, я его телодвижений не вижу! Там шепнуть, здесь шепнуть, шаг в сторонку! Стравливает нас, как тараканов! Как этих, из банки! А ты что стоишь пялишься? Пошёл вон! Работать!

Ну да. Нет предела тому, что человек может вынести.

Я пошёл к себе и погрузился в составление бумаг, от которых уж точно никому не будет ни жарко ни холодно. Но через час вновь был вызван и промаршировал обратно.

— Ну вот что, Кира. — Начальство называет меня так очень редко, в хорошем настроении. Я до сих пор не смог понять, запоминает ли полковник оскорбления, которыми осыпает подчинённых, и что вообще по этому поводу думает. — Вот что. Фуркина обвинили в смерти Светозарова.

— Кто?

— Нет, это пока неофициально. Пошли, ты знаешь, разговоры. Или сам он в Фейсбуке что-то ляпнул? С такого станется. Поедешь сейчас, поговоришь.

— С Фуркиным?

— Нет, с Фейсбуком его! Не тупи.

— Но почему я?

— А кто у нас в сферах вращается?

Я не спросил, почему это я поеду к Фуркину поговорить, а не он к нам для дачи объяснений. Почему это я должен нарезать круги и умасливать. А вон московский Следственный комитет приходит к сферам на рассвете с ОМОНом, и ничего.

— ...Ты с ним поосторожнее. Он масон.

— Чего?!

И этот туда же, подумал я. Все наши верили в масонский заговор как в таблицу умножения.

— Лет двадцать пять уже. Первый масон Советского Союза, если не считать тех, которые перемёрли. Я тогда уже... — полковник сделал многозначительную паузу, предоставляя мне по своему разумению наполнить её образами суровой и обречённой борьбы. — Впрочем, не суть. Мы нашли выход из этой проблемы. — Борьба, намекал утомлённый голос, не была столь уж безнадежна. — Ты какие-нибудь знаки знаешь?

— Знаки?

— Опознавательные. Нужно как-то этак пальцами сделать, что ли. Будет проще, если он примет тебя за своего.

— Может, мне ему этак подмигнуть, пусть примет за пидора?

— ...Нет, он не такой. Мигать не надо. — Начальство ещё разок обдумало и взвесило. — Ну, езжай. Я позвонил, договорился.

Мариинский дворец всегда казался мне каким-то саркофагом, мёртвым и днём, словно ночью. Здесь пусто. Туристы жмутся к Исаакиевскому собору, а прохожие ускоряют шаг, давая понять полиции и камерам видеонаблюдения, что они всего лишь мимолётные, скользящие тени. Сегодня не было и прохожих: только скудный сухой снежок, белая пыль позёмки, Николай Первый, на которого никто никогда не смотрит, и холод, холод.

У этих самых дверей в такую же погоду стреляли в министра внутренних дел Сипягина перед заседанием Госсовета или после, все были в сборе, и Витте, Дурново, Куропаткин, фон Плеве, в шитых золотом мундирах и звёздах, держали умирающего, а врач пытался остановить кровь, делая бесконечные тампоны из ваты, и жена швейцара стояла с тазиком карболки наготове. После похорон остались огромные запасы чёрного сукна, у Плеве спрашивали, не продать ли, он ответил: «Не надо, ещё для меня пригодится»...

Я уже не помнил, в Фонде Плеве это услышал или от Максима на наших посиделках, и только теперь впервые, глядя на Мариинский дворец, задохнувшись сухими мелкими колючками — ветер и снег одновременно, — осознал, что мы были среди стрелявших и стреляли в тех, кто умирал на посту. И не знаю, как негодяй, взяточник и позор родины, умерший на своём посту, переставал быть негодяем и позором.

Потом я вспомнил, что именно такие мысли поклялся гнать.

Теперь в Мариинском дворце заседал Фуркин. (И Светозаров заседал, пока не умер.) Меня встретили и проводили, плотно окружив, помощники депутата: боялись, что я сбегу, что-нибудь украду или начну фотографировать.

У Фуркина уже сидел Нестор из Демократического Контроля. Мне стало легче. Я сказал себе, что мы боремся не с государством.

— Группа поддержки?

— Всё согласовано, — надменно сказал Нестор. — С вашим же, между прочим, руководством.

Я вспомнил о приказе руководства сделать что-нибудь пальцами. Фуркин избавил меня от хлопот, не подав руки.

— Ну что, что такое? — быстро и раздражённо проговорил он. — Я уже сказал, это был взлом, взлом аккаунта. Вы что же, думаете, я смог бы? Смог писать о нём такие гадости?

Но раньше ты их писал, подумал я.

И он понял.

— Раньше — это совсем другое дело. Это совсем другое дело, пока человек жив. Мы были оппоненты! Политические враги! И при этом — вот здесь, бок о бок — коллеги, оба депутаты, избранные народом... в моём, по крайней мере, случае... я не шёл по партийным спискам. Да и он тоже. Не по моей же вине он умер!

И не по нашей, подумал я. Аминь.

— Вы заявление писали?

— Писал! Представьте себе, написал!

Фуркин был похож на обросшего бородой хорька — с кривыми, но острыми зубками. Депутатом он сделался так давно, что жизнь внутри стен этого дворца стала для него единственной неоспоримой реальностью, и Светозаров, часть этой жизни, был реальнее и ближе любого избирателя. Его голос искренне задрожал, когда он говорил о смерти человека, годами отравлявшего ему существование. Да и что там Светозаров мог отравить! Депутаты живут в собственном мире и ссорятся как члены одной семьи, а ссорясь на публику, остаются в пределах раз и навсегда избранных тем. (Например, все они, даже коммунисты, очень аккуратно избегают говорить о классовых различиях или, не дай бог, о классовой борьбе.)

— Ещё вопросы? — спросил Демконтроль.

Нестор явно желал что-то продемонстрировать, и не столько мне, сколько парламентарию. Который немедленно отреагировал:

— Мне нечего скрывать, абсолютно нечего. Пусть спрашивает.

О чём же мне тебя спросить? подумал я.

— Как по-вашему, кто распускает эти слухи? Ну вы знаете... И вот теперь история с вашим аккаунтом нехорошая... Вы ведь со Станиславом Игоревичем знакомы? У него похожие затруднения.

— Ничего общего! Никакого подобия!

Достойно примечания: выкрикнул это не Фуркин, а Нестор.

Так-так, мои хорошие, подумал я.

В сущности, всё это было очень глупо и мелко, но именно глупые и мелкие вещи составляли главный интерес в жизни этих людей. Они питались и дышали пустяками. Никто бы не заподозрил Фуркина и Нестора Ивановича в том, что они широко грабят казну, мошенничают с госкорпорациями или министерствами, отправляют к своим врагам наёмных убийц. Зато на них первых показывали пальцем, когда речь шла о мелких пакостях, — и почти каждый раз несправедливо.

— Как раз-таки очень много общего, — сказал Фуркин замогильно. — При этом дьявольски всё синхронизировано. В такие совпадения невозможно поверить, даже если верить в совпадения в принципе. — Он сам себе покивал. Он, разумеется, ни в какие совпадения не верил. — Это заговор. Вы что, не видите, что это заговор?

— Против кого?