Фигль-Мигль - Долой стыд

— Может, это вовсе не Савельеву нужно помогать?

— Это просто игры. У меня всё чудесно. Выхожу замуж.

— ...И давно ты так играешь?

Вот куда всё зашло.

Недостаток откровенных разговоров в том, что они выходят из-под контроля. Начав говорить правду, трудно остановиться — и невозможно предсказать реакцию того, с кем говоришь. Знай я, что его это шокирует, наплела бы про кровать, и лестницы, и что угодно, но как я могла догадаться? Он был такой насмешливый, уверенный в себе — мне и в голову не пришло, что молодой человек его разбора станет осуждать сексуальные пунктики.

Тем не менее он осудил; достаточно было посмотреть на его лицо. (Кстати говоря, очень привлекательное: не смазливое и не деревянное. Мне нравятся подвижные лица. И у Максимчика оно подвижное, но у него это нервы.)

И вот смотрю я на Кирюшино лицо, на котором всё написано, и понимаю, как же была права, что всё это время держала язык за зубами. Может быть, и сейчас ещё не поздно было фыркнуть и сказать, что пошутила, но мне никогда не давались такие вещи. Тут главное что-нибудь мгновенно, без предварительных обдумываний ляпнуть, рассмеяться и заговорить о другом; я видела, как это делается, но не знаю, как это сделать изнутри .

— Не говори об этом Машечке, хорошо?

Он сказал, что не скажет, и про Павлика сказал, что всё сделает, и, похоже, хотел сказать, что и с моими синяками разберётся, точнее, с тем, кто мне их наставил. Я поняла, что теперь-то уж совершенно точно не приведу Максимчика в Фонд Плеве.

Который через несколько дней разгромили какие-то негодяи.

«Разгромили» написал Станислав Игоревич у себя в Фейсбуке, но это был, конечно, никакой не разгром, а так, хулиганская выходка. Разбитое стекло в окошке поменяли ещё до моего приезда, а грязные надписи можно стереть и закрасить. Хуже всего было, что бедняжка Пётр Николаевич принял случившееся ужасно близко к сердцу. Я отмываю стену, а он стоит рядом, как будто не в себе, смотрит, смотрит, молчит и потом говорит так потерянно:

— Знаете, Алечка, у меня порой руки опускаются. Ну что это такое — схватить, сломать и, главное, вопить при этом во всю глотку, одни — «ура», другие — «долой», как будто эти вопли сами собой что-то построят. Как мало уважения вызывает у людей простой здравый смысл! А что же ещё может создать сильную государственность? Вера, которой ни у кого сейчас по-настоящему нет? Бюрократия? Я думал, моя дорогая, что буду заниматься просвещением элит — а их нужно не просвещать, а обуздывать. Хотел дать возможность объединения здоровым силам — а объявляются какие-то башибузуки. Кому мы помешали?

Я не думала, что мы могли кому-то помешать, разве что в том смысле, в каком авторам граффити мешает чистая стена: её непременно нужно загадить. Ну и говорю:

— Никому, Пётр Николаевич. Это всего лишь шпана без больших планов, а мы так, под руку подвернулись. Осторожнее, о ведёрко не споткнитесь.

Но нет, Петра Николаевича случайная шпана не устраивала. Он бы предпочёл именно помешать кому-то серьёзному.

— Помните, что Александр Третий сказал про Каткова? «Слишком легко этим господам достаётся их балаганный патриотизм».

Он поговорил о Каткове и его замашках реального политика: использовать людей для своих целей, а потом отбрасывать, как отслужившее старьё. Так он поступил с графом Д. А. Толстым, но больно на этом обжёгся, потому что ненужный и отброшенный граф через несколько лет неожиданно воскрес в образе всесильного министра внутренних дел и Каткову всё, что смог, припомнил.

— В долгосрочной перспективе, Алечка, реальные политики всегда проигрывают.

Конечно, говорю, проигрывают, куда им деваться. Поглядите, как хорошо отскреблось. А в следующий раз принесу краску, и всё станет как было.

— Я всегда смеялся над конспирологическим сознанием. Одни заговоры удаются, другие — нет, а то, что удаётся, не обязательно результат заговора. Сколько всего было задумано и не удалось, о чём мы даже не подозреваем! Но теперь посмотрите, что происходит. Всё одно к одному! И случайная, как вы говорите, шпана, и приезд Станислава Игоревича, и эти странные угрозы...

Профессор был так расстроен, что не стал спрашивать о Павлике, и хорошо, что не спросил. Я не могла порадовать его известием, что неприятности с органами скоро будут улажены, потому что об этих неприятностях он даже не подозревал. А что до Павликовой личной жизни, она на всех парах шла не туда. Машечка стала к нему гораздо снисходительнее, но как раз это было плохо, такую снисходительность проявляют девушки, когда им нужен ухажёр, чтобы заинтересовать кого-то другого.

От конспирологического сознания Пётр Николаевич перешёл к Машечкиному дедушке, Антону Лаврентьевичу. Я не совсем поняла, как это случилось, потому что слушала не очень внимательно, задумавшись о Павлике и что о нём сказать, если Пётр Николаевич спросит, и только говорила «да-да» и «да что вы», чего, конечно, делать не следует. Мне кажется, он начал о масонах, а закончил дедушкой.

— Так он масон?

— Я не знаю, — честно сказал Пётр Николаевич. — Столько ходило разных слухов. — Он запнулся. — Не подумайте, что я передаю. Это и не секрет. Тогда об этом знали многие, а уж сколько говорили... КГБ приплели, подумать только. Ну где Антон Лаврентьевич, а где КГБ? Да я скорее в тысячу масонов поверю, чем в это!

— Да?

— Я недавно пытался ему позвонить. Его дочь сообщила, что он с ними не живёт, и не стала разговаривать. Даже номера телефона не дала. Не может же она не знать, как с ним связаться?

— Вы его хотели привлечь? К просвещению элит?

Пётр Николаевич сказал «да», немножко помявшись и не очень уверенно. Машечка всегда так делает, когда не хочет говорить прямо, а соврать стыдится.

Машечка вела себя с Павликом нехорошо . Он, бедняжка, взбодрился и ожил, видимо, решил, что начинает плодоносить его спокойная преданность. Я и не отрицаю, что Машечка её наконец разглядела, но это привело к желанию не вознаградить, а использовать. Делается так: парня поощряют в закоулках и третируют при всех — или наоборот, если нужно, чтобы кто-то другой завистливо на это посмотрел, — но всегда для чего-то, не глядя на самого человека. В школе я видела таких девочек; везде, где работала, я видела таких девочек; Машечка, конечно, не была такой девочкой в полном объёме, но тем более некрасиво выглядела.

Сказать ей это было невозможно. Она бы только рассердилась. Друзья не говорят друг другу подобные вещи, даже если их видят и не одобряют. Я решила вести себя как с Максимчиком: терпеливо, окольными дорожками и, главное, молча подталкиваешь в правильном направлении, без разговоров, скандалов, в которые такие разговоры превращаются, и надеясь на течение времени. С течением времени у изначально нормальных людей всё приходит в норму.