Александр Зиновьев - В преддверии рая

с нами, в крайнем случае — не мешает нам делать наше прогрессивное дело; 2/ те, кто против нас, включая тех, кто не помогает нам делать наше прогрессивное дело или помогает, но не очень рьяно или себе на уме. Последних мы особенно не любим, потому как если уж ты взялся помогать нам или хвалить нас, так уж делай это от чистого сердца, чтобы мы довольны были. А мы в меру заслуг твоих перед нами сами наградим тебя и даже некоторые послабления пообещаем. Свой путь разрешим. Под нашим контролем, конечно. Вот мы какие! А о тех,кто против нас, и говорить не стоит. Откройте любую нашу газету, и вы сами увидите, какие они там все бяки и как там у них плохо. Пока они нам кое в чем нужны, это верно. Хлеб, например, у них купить. Иначе ихний фермер /трудящийся, как-никак!/ разорится. И девать им этот хлеб все равно некуда. Так что поддержка им от нас явная. А главное — мы им путь освещаем. Так что тут с умом подходить надо. Но в общем, мы их скоро того... к ногтю. Давно пора. И так слишком зажились. Мы им времени одуматься достаточно дали. Согласно нашей передовой теории их даже уже не должно было бы быть. И беспокойство от них для нас лишнее. Джинсы всякие, транзисторы, «Голоса». Ну, а с теми, кто с нами, мы расправимся сами. Это для нас не проблема. Тут у нас опыт имеется. И теория здесь развита предостаточно.

Но в одном пункте наша передовая теория до сих пор мало разработана. До сих пор этот пункт оставался на заднем плане. Теперь же наше неудержимое движение вперед к коммунизму выдвигает его на передний план. Этот пункт — заблаговременное распознавание и предупреждение возможных помыслов и действий, направленных против нашей Партии и Государства или даже только отклоняющихся от генеральной линии Партии на данном этапе нашего Победоносного Шествия на пути к окончательной и бесповоротной победе коммунизма.

Этот шизофреник попал в самую точку: с инакомыслием и инакодействием надо бороться не как с готовым и явным явлением, а как с потенциальным и скрытым, с еше не начавшимся. Можно, кстати, ввести особый термин, более точный, чем термин «диссидент», а именно — «инак». Каково?! И вообще пора разработать терминологию и классификацию для всякого рода актуальных и потенциальных явлений недовольства. Без этого невозможно разработать теорию борьбы с инаками. Инакология! Теория борьбы с инакоманией! Новая наука! Но об этом молчок. Вот на этом, пожалуй, можно сделать карьеру.

После окончания школы мы сначала попали в запасной полк. Здесь мы получили машины, на которых полетим на фронт, воздушных стрелков, несколько дополнительных полетов на полигон и по маршруту. Затем дали несколько тренировочных полетов примерно в том виде, как нам придется летать на фронте. Так что когда мы разлетелись по фронтовым полкам, мы буквально через два-три дня по прибытии могли лететь на боевое задание. И вообще я должен сказать, что к тому времени, как я сел в самолет для первого боевого вылета, наша авиация уже начинала работать с педантичностью налаженной бюрократической машины. Где-то изготовлялись самолеты, летчики, стрелки, механики. Они растекались ручейками по многочисленным полям боев, где они методично взрывались в воздухе и врезались в землю, предварительно перевезя на линию фронта столько-то тысяч бомб и выпустив там столько-то тысяч снарядов.

От запасного полка в памяти остались опять-таки только выпивки, бабы и хулиганские выходки во время полетов /при индивидуальных полетах на полигон мы считали, например, своим долгом пройтись бреющим над рынком в большом селе неподалеку и пострелять в крест брошенной церкви/. Может быть, еше процедура выбора воздушных стрелков. Она вообще заслуживает внимания сама по себе. Это — выбор человека, с которым приходится связывать судьбу буквально насмерть. И потому тут ошибок почти не бывает. Тут выбор взаимный. Стрелки сами намечают себе будущих командиров в зависимости от своих характеров и стремлений. И затем они ведут себя так, чтобы их будущие командиры обратили на них внимание. Иногда это делается прямо: подходит стрелок к летчику и просит взять его к себе в экипаж. Но чаще это получается как-то само собой, естественно. У Кита и Гизата вообще проблемы не было: среди стрелков был всего один грузин, а татары /их было пять человек/ поругались между собой и «выделили» Гизату верзилу в два раза больше его. Верзила тут же привел в порядок сапоги Гизата, достал где-то ему широкий ремень и кожаную кобуру для пистолета, пришил целлулоидный белый подворотничок к гимнастерке. Его командир должен выглядеть настоящим офицером! Мамалыга зашел в землянку к стрелкам и завел треп, от которого землянка тряслась от хохота. И, само собой разумеется, первый хохмач среди стрелков ушел вместе с ним к самолету. Макаров безошибочно унюхал такого же, как он сам, ехидного и молчаливого «интеллигента». Не могу до сих пор понять, как Особый отдел проглядел Макарова? Почему они предпочли Тоню? Их критерии отбора и принятия решения для меня остаются неразрешимой загадкой. А может быть, вообще все зависело от того, поступил донос в виде неопровержимой бумажки или нет. Ибо именно наличие такой бумажки тогда было неопровержимым документом. Ибо в таких бумажках, насколько мне стало известно от многих людей потом, почти всегда содержалась правда. Суть того времени состояла не в том, что карали «ни за что», а в том, что карали именно «за что», но это «что» было таким, что теперь без ужаса нельзя думать, как могли за такое вообще карать. Ужас того времени заключался в самом понятии виновности и в самом механизме отбора виновных.

Я своего будущего стрелка узнал с первого взгляда. Это был здоровый, спокойный, щеголевато одетый парень. В хромовых сапогах, синих брюках, фуражке с «крабом». А главное — со «звездочкой» /орденом «Красная Звезда»/ и медалью «За отвагу». Он летал на «пешке» /тип пикирующего бомбардировщика/, был ранен, попал сюда после госпиталя. Стрелком он оказался классным. Я похвалил его. А я жить хочу, сказал он, и потому мой пулемет не должен иметь задержки, а бить я должен без промаха. На фронте я не раз благодарил судьбу, что она послала мне такого стрелка. Но близкой дружбы, как это бывало обычно в экипажах, у нас не получилось. При первой же возможности он бросил меня — ушел стрелком к командиру полка. Там почетнее и безопаснее. Хотя я не могу сказать, что он был трус. Он был далеко не трус. Был... Погиб он нелепо. В конце войны мы базировались всегда вплотную к линии фронта /чтобы чаще вылеты делать и подальше в тыл к немцам летать/. Однажды, пока мы летали на задание, немцы захватили аэродром, перебили всех, кого поймали. Мой бывший стрелок спрятался в нужник. Там его и пристрелили. И сунули головой вниз в дырку.