Александр Зиновьев - В преддверии рая

Директор слушал Заместителя. И с каждым словом последнего его настроение падало. Ну и влип же я в гнусную историю, думал он. Теперь не отвертишься. И думать нечего: ликвидируют. Он немного приободрился, когда Заместитель заговорил о великой исторической миссии, о грандиозной задаче и т.п. и о роли, какую предстоит сыграть ему, Директору.

Пришел Вождь в мавзолей поговорить с Лениным. Ну как, спрашивает Ленин, верит ли тебе народ? Верит, отвечает вождь. Идет за тобой, спрашивает Ленин. Идет, отвечает Вождь. Смотри, говорит Ленин, как бы за мной не пошел! Ха-ха-ха!

Ученый: Я читал многие работы по идеологии. Впечатление ужасное. Они бездарны в литературном отношении и безграмотны в научном. Серые. Скучные. Холуйские. Однообразные. Сплошное жульничество, подтасовки, передержки. Я не знаю иных текстов, которые по уровню безнравственности и интеллектуального маразма могли бы конкурировать с ними. Как можно в таком случае серьезно разговаривать о проблемах нашей идеологии?

Идеолог: Наша идеология есть массовое явление, подверженное действию законов нашего общества. Здесь эти законы дают знать о себе даже острее, чем в других сферах. Картина идеологии, которую вы кратко нарисовали, верна. Но разве лучше обстоит дело с художественной литературой, с живописью, с кино? Это — нормальное состояние нашей идеологии, причем — наилучшее для нашего общества. Вы удивлены? Дело тут не только и не столько в том, что у нас во всех областях настоящим талантам трудно пробиться /а в идеологии труднее всего/. Дело главным образом в том, что наша идеология именно в таком бездарном, маразматическом, жульническом, пустозвонском и т.д. виде служит этому обществу наилучшим образом. Всякое проявление таланта враждебно самой идеологии, разрушает ее и наносит ущерб стабильности общества в целом. Не случайно поэтому перлы болтливости, жульничества, злобности, тупости и бессмысленности, созданные классиками нашей идеологии, стали непревзойденными шедеврами литературы. Эта идеология по самому своему типу и по положению в обществе такова, что ожидать от нее что-либо иное бессмысленно. Что же касается нашего разговора, мы выделим самое существенное ядро идеологии, так или иначе сохраняющееся в ее текстах любого уровня и назначения.

У: Вашу идеологию можно критиковать с различных точек зрения. Было бы целесообразно выбрать одну, но самую главную. Я думаю, что таковой является ее претензия на научность.

И: Согласен. Потому не будем спорить о пустяках. Мне бы хотелось выяснить конкретно, каким образом идеология даже при условии допущения искреннего желания держаться в рамках науки в конце концов превращается в антагониста науки.

У: Зачем это вам нужно?

И: Состояние идеологии есть показатель состояния перспектив общества, ибо наше общество есть общество идеологическое.

Светлое коммунистическое общество было задумано нашими учителями таким хорошим во всех отношениях, что критиканам и недовольным в нем не должно быть места. Для этого наши учителя и на позиции пролетариата перешли, хотя сами были из буржуев. А наши вожди все в точности в жизнь претворили и еще дальше пошли. И построили мы это светлое завтра так, что не придерешься. По науке. Лучше не бывает. Не зря же мы столько народу угробили ни за что! После нас другие начали то же самое делать, но хуже. Не совсем так, как следует, совсем не так, как следует, или совсем так, как не следует.

И все-таки критиканы и недовольные появились. Откуда? Их быть не должно, потому как хорошо и лучше не бывает. И сколько времени их не было! Сколько людишек погубили, а их все равно не было. Мерзли, голодали, в рванье ходили, а не было. И вот появились. Откуда, спрашиваю? Вот в этом-то и загвоздка: быть их не должно и по теории, и по распоряжению руководства, и по воле народа, а они есть!

По поводу одной круглой даты бывших фронтовиков наградили медалями. После торжественной части я сделал попытку смыться, но меня перехватили. Сначала ветераны: фотографироваться. Потом девчонки: танцевать. Я махнул рукой на свои настроения и «выдал» вальс в том стиле, как мы танцевали в конце войны и первые годы после войны. И имел успех. И кончилось это тем, что я попал «в лапы» к ней. И мы танцевали, как в те далекие годы, и перестали танцевать потом. Ночью я провожал ее домой. Говорили о взаимоотношениях поколений, об отсутствии контактов и взаимопонимания. Она ругала реабилитированных: такая огромная масса несправедливо осужденных вернулась оттуда, и никаких последствий после этого тут! Все реабилитированные, с кем ей приходилось встречаться, махровые реакционеры, невежды, тупицы, злобные завистники. Впрочем, сказала она, не принимайте это на свой счет. Возможно, вы — исключение. Отчего же, сказал я. Я готов принять это на свой счет. Тюрьма не способствует моральному совершенствованию и образованию. Тем более подавляющее большинство репрессированных вовсе не были борцами за справедливость, за новые идеи в науке и искусстве. Это ясно, сказала она. И все же они были несправедливо обижены. Тогда большинство не мыслило в таком разрезе, сказал я. И вы, спросила она. И я считал, что попал за дело, сказал я. Люди прошли через ужасы концлагерей, сказала она. Должны же они как-то прореагировать на это. А как иначе? Скажите мне, как иначе, и я поступлю в соответствии с вашим советом. Я не знаю, сказала она. Я тоже, сказал я.

Оставшуюся часть пути мы прошли молча. На другой день просто кивнули друг другу и разошлись по своим местам.

Когда Сталин умер, его на некоторое время положили в мавзолей рядом с Лениным. Ну, как вы относитесь к такому соседству, спросил журналист у Ленина. Никогда не думал, что ЦК подложит мне такую свинью, сказал Ленин. Ха-ха-ха!

По телевизору была передача о том, с каким трудом добывается хлеб, и о том, что хлеб надо беречь. Среди выступавших хлеборобов был молодой парень, которого превозносили как замечательного работника и высоконравственного гражданина. Парень рассказал, как он однажды ударил другого парня, который бросил кусок хлеба. Мать сказала, что он правильно сделал, а то распустились, цену на хлеб не знают. Почему же правильно, возразил я. Тот, кто бросил, заплатил за хлеб и вправе делать с ним, что ему заблагорассудится. А этого подонка, который ударил, судить надо было, а не по телевизору показывать. Потом я рассказал эту историю Ей. Типичный пример отсутствия правового сознания, сказала Она. Конечно, хлеб бросать нехорошо. Но в принципе человек имеет право распоряжаться продуктами своего труда по своему усмотрению. А этот хлебороб, который ударил, законченный мерзавец. Ужас состоит в том, что он, возможно, субъективно честен, а окружение его поощряет на мерзости.