Александр Зиновьев - В преддверии рая

— Никто не знает,— говорит Жидов.— Говорят, «Серый Кардинал». Фактическая власть. Манипулирует Вождем по своему усмотрению, находясь за кулисами. Скрытый и таинственный механизм нашей системы власти и т.д. и т.п. Одним словом, вошь. Не стоит забивать голову таким ничтожеством.

— Откуда они живые цветы достали,— удивляется Стопкин.— В наших краях цветы перестали расти на другой же день после октябрьского переворота. Пережитком помещичье-буржуазным считались. А теперь самую никчемную крысу в их бюрократической помойке усыпают живыми цветами! Где они их достали? Надо будет вечерком поживиться!

— Не выйдет! Они тут охрану поставят. После того случая они усилили патрулирование.

— Ерунда! Помяните мое слово, никого не останется. Милиция понадеется на дружинников. Те из страха перед хулиганами смоются в безопасные места. А военные патрули разбредутся по бабам.

Недавно я вышел на пенсию. И нисколько об этом не жалею. Пенсия у меня хорошая, академическая,— спасибо родной Партии и родному Правительству: у нас заслуженные люди получают по заслугам. К тому же я имею право подрабатывать, так что теперь получаю чуть-чуть меньше, чем раньше. Раньше, хотя я имел два библиотечных дня, так что присутственных дней у меня было всего три в неделю, я все равно вынужден был постоянно торчать в институте. Там в оба надо было глядеть. Народ такой пошел, что чуть что — и чепе. Зазеваешься и, глядишь, какой-нибудь горлопан из молодых начинает вопить на лестничных площадках и даже с трибуны, за что, мол, я тут старшим научным сотрудником числюсь, за какие такие заслуги! Знал бы ты, диссидент несчастный, мои заслуги, так сразу бы заткнулся, сволочь недобитая! Ну, погодите, мы вам еше покажем!! В общем, не так-то легко было. Со стороны поглядеть — живут, мол, эти научные работники припеваючи. Живут, да не все. Был у нас один такой, гений. Так он действительно жил припеваючи. Почти каждый год книжку выдавал. И даже гонорары, негодяй эдакий, иногда требовал. Книга, говорил, неплановая. Сверхплановая. Тоже мне, ударник нашелся. А мы ему: если твоя паршивая книжонка неплановая, так и печатай ее где-нибудь в другом месте, где тебе за нее валюту отвалят. И что вы думаете?! Взял, подлец, да и напечатал. Скандал был. Я тогда комиссию по расследованию этого дела возглавлял. Чем кончилось? Ничем! Представьте себе, ничем. Ловкий народ теперь пошел. Крупного ученого из себя изобразил. Организовал всякие там отзывы на свои сочинения. Приглашения даже получил. Тут мы ему, конечно, отказали. Приглашения-то он и раньше получал — за границу, стервец, рвался. Они через меня тогда, эти приглашения, проходили. Я тогда Иностранным Отделом в институте заведовал. Если бы не я, наверняка уехал бы. Но я свое дело знал. За это я не одну благодарность получил. А ты горлопанишь— за какие заслуги?! Молод еше! Поживешь с мое, сам понимать кое-что научишься. Такие вот гении живут себе припеваючи. Они и книжечки печатают. И денежку получают. И гонорарчики требуют. И заграницу им подавай. Конечно, не скрою, есть такие, кто и книги печатают, и гонорары получают, и за границу ездиют. Но это — наши люди, проверенные, заслуженные, ответственные. Об этих я ничего плохого сказать не могу. Заслуженные!

Времени свободного у меня теперь полно. Не дома, конечно. Дома я занят, дел по горло. Телевизор. По магазинам бегать приходится. Дача к тому же. А вы сами понимаете, дача в наших условиях — верный путь к инфаркту. Содержать дачу — целая профессия и должность особая. Жильцы опять же. За ними глаз да глаз нужен. Вот у соседа по даче такой кошмарный случай произошел. Впрочем, об этом потом, в свободное время на работе. Время свободное есть, привычка писать на прежней работе в печенки въелась. А условия для писания тут совсем не те. О ком писать? О чем писать? Не о ком и не о чем. Никогда раньше не думал, что могут быть учреждения, в которых не на кого и не на что было бы написать нужную бумагу. Явно неправильное учреждение, и я об этом написал куда следует. Меня вызвали куда следует, поблагодарили, но попросили больше не писать. Мол, я свой долг перед родиной уже выполнил, вышел на заслуженный отдых. Так что, мол, должен помалкивать или, в крайнем случае, становиться обшественником-активистом в пределах своего дома и добровольным помощником милиции. Я переживал это целую неделю. Потом мне пришла в голову идея — описать свою жизнь. Тем более опыт литературный у меня есть богатый.

В институте меня прозвали Крысой. Откуда это прозвище пошло? Теперь все считают, что из-за карикатуры в стенгазете. В период разгула либерализма, когда институтом фактически заправляли всякого рода горлодеры вроде Гения, нарисовали в стенгазете на меня карикатуру: помойка сталинизма /из цитат, обломков бюстов, обрывков портретов и т.п. Сталина/, а наверху — облезлая крыса. Просто крыса. Но в институте все решили, что это — я /газета появилась после заседания дирекции, на котором я выступил против утверждения к печати книги Гения/. Даже директор так подумал, хотя я на крысу совсем непохож. Газету, конечно, сняли за оскорбление личности. А прозвище осталось. Сначала мне было обидно. Но однажды по телевизору была передача о крысах. Показывали, как крыса совала хвост в бутылку с маслом и облизывала его. Из этого ученые сделали совершенно правильный вывод, что крысы имеют высокоразвитый интеллект. После передачи в институте несколько дней смотрели на меня с уважением. Потом, мерзавцы, забыли. Ну, да я им потом за эту крысу показал! Книга-то Гения все-таки слетела!

Впрочем, насчет Гения я тут был не совсем прав. Он не был горлодером. Он был в стороне от всех, и эти левые горлодеры его тоже не любили. И ему от них доставалось даже больше, чем от «правых реакционеров» и «недобитых культистов». И книжку его сначала пропустили, чтобы не выглядеть реакционерами. Но на всякий случай кое-где доложили, что были выступления против /это имелось в виду мое выступление/. Там потребовали стенограмму заседания. Ну и решили с книгой повременить.

Меня в институте, я знаю, не любили, не только левые крикуны, но и свои. За что? Я всегда честно служил им. И не было случая, чтобы мои поступки, за которые меня осуждали и те и другие, так или иначе не оправдывались. И в институте в конце концов поступали так, как я считал нужным. Директор мне однажды сказал, что моя беда — я слишком обнажаю суть событий и опережаю свое время. Так ведь получилось и с Гением. В конце-то концов его разоблачили как врага. А сколько лет его покрывали все! А я это чувствовал с самого начала.

Но прозвище Крыса у меня появилось еще задолго до института. Я думаю, кто-то из молодых крикунов пронюхал это и принес в институт. Еще в детстве сверстники звали меня Крысенком. Но тогда в этом не было ничего обидного, так как другие ребята имели прозвища похуже: Жаба, Вошь, Хряк, Сопля и т.п. Потом в школе я дружил с одной девочкой. Как-то раз она завела нехорошие разговоры о колхозах, и я ее предупредил, что если она не прекратит это, я буду вынужден и т.п. Девочка обозвала меня почему-то Крысой. Разумеется, после этого я поставил вопрос о ее поведении на комсомольском собрании. Ее, конечно, исключили. И правильно сделали. Надо все-таки думать головой, а не... . В армии я дружил с одним парнем. Тяжело было, между прочим. А ты, уважаемый Гений, знаешь, что такое была армия в те годы? То-то! Ты-то, небось, в тепленькой квартирке сидел и пирожные кушал. А мы... В общем делились мы с этим парнем самыми сокровенными мыслями. И однажды он мне сказал, что он не думал, что я такая ... Крыса! А зря! Я же действовал ради его же блага.