Александр Зиновьев - В преддверии рая

Для начала мы пропускаем по кружке пива. Иногда — по сто грамм водки. Но это реже, в дни выдачи стипендии. Пропустив по кружке пива и съев по бутерброду с икрой, мы решаем сообразить нечто более существенное. А что если?! Это идея! И мы уже идем вверх по улице Герцена, к Никитским воротам. По пути мы покупаем копченую треску и пару батонов хлеба. Проходя мимо консерватории, вспоминаем Витю-пианиста. Что-то давно не видать его. Может, заболел. Или за ум взялся, к конкурсу готовится. Он же талант, может быть даже гений. Но Витя сам увидел нас из окна столовой и догоняет нас, едва мы миновали аптеку.

У Никитских ворот «забегаловок» не счесть. Можно остановиться тут. Но мы наметили свой маршрут далее, к площади Восстания. Там, поблизости от площади, есть одно из самых прекрасных мест в Москве — «Грибоедовка». Это — магазин молдавских вин в доме, в котором жил Грибоедов. Витя, однако, уговорил нас задержаться на несколько минут в угловом гастрономе и выпить по фужеру «шампанского». Он как человек утонченной культуры предпочитает начинать запой с «шампанского», постепенно«опускаясь» до пива, водки и даже денатурата. Мы соглашаемся. Тем более платит сам Витя. Он подработал, играл на свадьбе на баяне.

Оставшуюся часть пути до «Грибоедовки» мы бредем сначала медленно, смакуя легкое опьянение. Шутим. Хохмим. Знаете, что сейчас идет в Большом, спрашивает Витя. Галет Блиера «Мрасный Как». Мы смеемся. До Степана шутка не доходит: он не знает никакого Глиера, и тем более того, что он сочинил балет «Красный Мак». Потом Витя говорит, что у них в консерватории только один профессор живет с женщиной, это — Варвара Дурова. До Степана опять не доходит, и ему приходится пояснять, что в сфере музыки принято мужчинам сожительствовать с мужчинами, а женщинам с женщинами. Педерасты, что ли, спросил Степан. Ну так бы и сказали. А при чем тут эта баба?

Чем ближе «Грибоедовка», тем быстрее наше движение. Садовое кольцо мы пробегаем уже на полной скорости. Впереди мчится Эдик, размахивая копченой треской, за ним я с батонами. Мы захватываем подоконники и угловой столик. Продавцы нас знают и встречают как своих. Особенно они любят Витю, поскольку тот не жалеет денег и никогда не берет сдачу.

В один из таких заходов к нам и присоединился Он. Мы сначала встретили его в штыки и хотели отшить. Но он внес свой помятый рубль и остался. После третьего стакана, когда на столе остались только шкура и скелет от копченой трески, он прочитал нам:

Ладно, сказал Степан. Ждите! Тут недалеко у меня знакомые живут. Я сейчас мигом смотаю. На пятерку можете рассчитывать. Заказывайте!

С перепоя болела голова. Дома получился крупный скандал.У Жены что-то сорвалось. Домой она заявилась раньше обычного. Злая. Когда Ученик далеко за полночь позвонил, ему долго не открывали. Жена не хотела это из принципа. Мать считала, что открывать должна Жена. А Отца невозможно разбудить, пока он не отоспит свое. Дверь открыли лишь после того, как Ученик крикнул в замочную скважину, что он уходит совсем. Конфликт с Женой удалось урегулировать, наврав ей, будто ему пришлось пить с заместителем директора по хозяйственной части, который обещает устроить сравнительно дешевый кооператив. В довершение Жена потребовала, чтобы он выполнил свои супружеские обязанности. Сделать это после того, как он выложился на одну из «Девиц», а потом — на другую /Однорукий уснул, свалившись под стол/, было довольно трудно. Но врать, так уж до конца, решил Ученик. У Жены было подходящее настроение, и соснуть так и не удалось. При этом Жена допытывалась признаться откровенно, есть ли у него любовницы. Она все равно не ревнует. Требовала рассказать, какие они. Чем отличаются от нее. Умеют ли делать всякие интересные штучки. Потом Жена стала требовать, чтобы он спросил у нее, есть ли у нее любовники. Почему это не волнует его? Значит, он не любит ее. Значит... Нет, с таким настроением можно читать только белиберду вроде «Заметок о коммунизме».

Анализируя условия жизни людей в ячейке, автор рукописи пришел к странному выводу: эта социальная форма в общем устраивает большинство людей. Она в некотором роде и есть воплощение всех чаяний. Она максимально удобна для людей. Условия труда сравнительно легкие, минимальные потребности удовлетворяются. Коллектив защищает своих членов. И если давит на отклоняющихся /на пьяниц, прогульщиков, интриганов/, то вполне справедливо. И именно из таких достоинств ячейки общества вырастают все его недостатки. Последние суть неизбежное зло, сопровождающее добро этого общества.

Далее Ученик мельком задержался на предлагаемых автором методах вычисления степеней бюрократизации, вознаграждения, паразитарности, идеологизации и т. д. Из прилагаемых таблиц было очевидно, что степень бюрократизации растет, что обостряются контрасты в распределении, растут траты на идеологию и аппарат подавления. Из рассуждений автора и таблиц было очевидно, почему увеличивается средний возраст руководителей, почему здесь власть старцев есть неизбежное зло. Ученика поразило утверждения автора, что у нас имеет место коллективная эксплуатация людей, вполне сопоставимая с рабством и крепостничеством. Ученик сначала усомнился, прочитав величину трат на культ Вождя. Но разобрав приводимые данные, не нашел, к чему можно было бы придраться. И ему стало нехорошо на душе. Наше общество — идеологическое не только в смысле огромной роли идеологии, прочитал он в трактате, но и в смысле дороговизны идеологического оформления спектакля жизни и идеологических ритуалов. Мы смеемся над обществом инков или египтян в этом плане, а сами являем собою образец общества еще более страшного с этой точки зрения. Наши идеологические жертвы превосходят все то, что знала история до сих пор. В заключение автор делает вывод: наше общество есть идеологическая, бюрократическая, жандармская, милитаристская, с системой социальных привилегий и т. д. цивилизация. Никаких иллюзий не остается. Мы должны взглянуть правде прямо в глаза.

Рассмотрев условия жизни людей в клеточках, автор показал, почему в обществе в целом как в скоплении огромного числа клеточек возникают возможности для всех тех отрицательных явлений, которые стали очевидными, — для системы привилегий, для бюрократизма, для массовых репрессий и т. д. Именно из удобств жизни в клеточках вырастают неудобства жизни в обществе в целом. И если уж думать о переустройстве общества, то начинать его надо с реформ для внутриклеточной жизни, т. е. с самих основ.