Александр Зиновьев - В преддверии рая

Такого рода разговоры не умолкают целый день. Кончаются они обычно тем, что кто-то высказывает общее неоспоримое мнение: «В нашем бардаке все равно ничего не изменишь» и предлагает завершить трудовой день традиционной выпивкой.

Вспоминаю Забулдыгу. Какое это было прекрасное время! Мы купили чекушку водки, пару бутылок вина, двести грамм резиновой колбасы/говорят, из нефти/, пару конфеток. Нашли уютное место между бетонными плитами за забором, огораживающим новое строящееся здание Института Общественного Питания. К нам присоединилась грустная дворняга. Она ничего не просила, не виляла хвостом, а именно присоединилась, как мы присоединились бы к кому-нибудь «на троих». Спокойно, без высокопарных фраз и поз. И я бы не удивился, если бы в зубах у пса оказалась тридцать три копейки. Вот нас и трое, сказал Забулдыга. Интересно, будет она пить, спросил я. Однажды на Севере мы влипли в грязную историю. Ни крошки жратвы и в изобилии спирт. Большинство загнулось с перепоя. Но кое-кто уцелел. Собаки /их две было с нами, сторожевые, конечно/ пить отказались. Так и пришлось их сожрать трезвыми. Во всяком случае точно знаю одно: чокаться их не научишь ни за что. Иностранцы по интеллекту даже превосходят собак, годами живут тут, а чокаться никак не могут научиться. Забулдыга разделил колбасу на три части, одну протянул мне, другую отдал собаке, третью молитвенно приблизил к себе. Мы чокнулись.

Раньше в этих делах романтика была, говорит Костя. Перси, ланиты, очи... Слова-то какие! А теперь вместо этого всего одно слово: жопа. Жопа, и все тут. У нас и прогресс в этих делах рассматривается чисто по-советски: в величинах баб на душу населения. Причем, не по числу, а в килограммах. Это впечатлительнее. У нас можно одну бабу иметь, а в килограммах с точки зрения Запада это будет выглядеть так, будто их три или четыре. А лучше — в пудах. Для связи с народными традициями. Представляете, в речи Вождя будет особый раздел... После успехов в промышленности и сельском хозяйстве пойдут успехи в области любви. Именно любви. Это на Западе — сплошное блядство. А у нас любовь! И вот по любви мы даже французов обставили, скажет Вождь. У них всего по десять пудов бабья на душу населения, а у нас — по пятьдесят. Явное преимущество строя. Ты сгущаешь краски, говорю я. Везде одно и то же. И раньше так было. И мы так же ворчали. Правда, в наше время на душу населения бабья меньше приходилось, хотя мужчин в процентном отношении было меньше, чем сейчас. Почему? Кормили хуже. И к бабам удрать было труднее. И патриотический подъем. Ну, это вы шутите, сказал Костя. Патриотизм блядству не помеха. Но я же не об этом. Хочется, понимаете, чего-нибудь чистого, непорочного. Ланиты чтобы, перси, очи. А не жопа, понимаете? Понимаю, говорю я. Очень даже понимаю. Был у меня такой случай. И очи могли быть, и перси, и ланиты. Кстати, что означают эти слова? Неужели все это лишь другие, поэтические названия жопы? Определенно, говорит Костя. А что это за случай? Случай-то был, говорю я, но ничего так и не было. Не получилось. Почему? Струсил я потому что. Предпочел жопу. Правда, и это сорвалось тоже. Пока я трусил, мое место заняли. Добавим еще?

Мы не спеша осушили чекушку, закусили колбаской, закурили. Был за мной такой грех, сказал Забулдыга. Однажды я начал делать карьеру. И довольно успешно. Меня даже представили к званию Заслуженного работника культуры. Когда мне сообщили об этом, я чуть не подох от смеха. Что с вами, спросили меня. Значит, теперь меня будут величать Засракуль, прохрипел я сквозь слезы. Засракуль такой-то! Каково звучит? Мое представление, разумеется, тут же забрали обратно. Использовали первый пустяковый повод, сняли с поста. Сотрудники, сволочи, еще год дразнили меня Засракулем. Пришлось одному типу за это морду набить.

Покурив, мы приступаем к первой бутылке вина. К той, которая послабее. Я никогда не запоминал названий вин. Я вообще все напитки делил на три категории: крепкие /сорок градусов и выше/, крепленые /между девятнадцатью и тридцатью/ и слабые /от девяти до семнадцати/. Пиво так и шло по категории пива. А воду мы напитком не считали. Мы ее не пили, а ели. Конфетку одну отдали псу, оставшуюся разделили на две части.

Ты хотя и не еврей, говорит Стопкин, но не очень глупый парень. Скажи мне, есть у Вождя специальный человек, который ему подтирает задницу? Теперь есть технические приспособления для этого, говорит Жидов. Моют специальными ароматическими составами. Ладно, говорит Стопкин. А промокать-то все равно нужно? Нет, говорит Жидов. После обмывания пускают теплый воздух. Он сушит. Это неинтересно, говорит Стопкин. Будь я Генсеком, я бы человека особого на это дело поставил. В чине генерала. У царицы Екатерины, говорят, для этого был особый слуга в чине графа. Сказки, говорит Жидов. Тогда задницу не подтирали, еще не додумались до этого. И вообще, ты вульгаризируешь прошлую вполне приличную историю. А ты, говорит Стопкин, приукрашиваешь нашу вульгарную историю. Ты хочешь, чтобы я поверил, будто эти технические устройства для чистки задницы у нас работают исправно? К тому же это не соответствует духу нашего общества. Будь я, повторяю, на месте Генсека, я бы выделил члена ЦК мой член направлять в соответствующее место. А если он свой направит туда, возражает робко Жидов. Дудки, говорит Стопкин. Я бы приказал предварительно кастрировать его. Это не ново, говорит Жидов. Может ты и гарем завел бы? А что, говорит Стопкин, это было бы недурно. С каждой по рублю в день, мы бы с тобой не просыхали. А вот и Командировочный. Привет, старик! Ну, братцы, куда сегодня направим свои грешные стопы?

Потом мы приступаем ко второй бутылке. Жаль, говорю я, что Бога нет. Почему же нет, говорит Забулдыга, почесывая псу за ухом. Во всяком случае Он являлся людям. Может быть и являлся, говорю я, но Его почему-то не узнали. Как раз наоборот, говорит он. Узнали. Сразу же узнали. И убили. Он приходил много раз. Его сразу узнавали. И каждый раз убивали. Я встречался с Ним. С кем, удивился я. С ним, конечно, сказал Забулдыга. Хотите, расскажу? Только чтобы вы поверили, надо добавить. У меня где-то в заначке бумажка должна быть. Минутку. Ага, вот она, родимая! Пошли!

Люди! Я обращаюсь к вам, хотя знаю, что мой вопль никогда не будет услышан вами. Чтобы говорить, я должен видеть ваши глаза и слышать ваше дыхание. А я должен говорить, ибо что-то чужеродное мне вынуждает меня делать это. Я хочу научить вас видеть жизнь и думать о ней, научить стратегии думания о жизни. Именно стратегии, а не тактике. Тактику каждый изобретает свою применительно к своим обязанностям, а стратегия едина для всех, от уборщицы и до Вождя.