Александр Зиновьев - В преддверии рая

Так и тянулся день за днем. Мы долетывали программу. Маршрутные полеты, строй, полигон. Неожиданно произошло чепе /они всегда неожиданны/: один летчик по дороге на полигон «случайно потерял» бомбу. Бомба повредила газопровод. Газ загорелся, потушить местными средствами не могли, а засыпать запретили /надо сначала дырку заделать/. И пока он горел, днем вокруг воронки собирались коровы, задумчиво смотрели на огонь и жевали жвачку так, как /мы сами это увидели потом в конце войны и после войны/ американские солдаты. А по вечерам по краям воронки рассаживались девчонки и парни допризывного возраста, щелкали семечки, хихикали, пели частушки. Заглянули туда и мы любопытства ради. И так там было уютно и весело, что мы позабыли про «Чайный домик». Тут я увидел Ее. Больше тридцати лет прошло с тех пор, а я ее вспоминаю каждый день по многу раз. И так будет до конца, я знаю. Так уж устроена жизнь: мы лишь на мгновение встречаемся с людьми, которые могли бы стать самыми близкими нам, и годами изображаем близость с чужими по духу и натуре существами. Я не жалуюсь на судьбу. Я хорошо прожил жизнь с Катюшей. Она была хорошей женой. Но жена — это должность. А то — кусочек небесного света. На другой день я свернул с маршрута и начал вытворять всякие штучки над ее деревенькой, как и обещал ей это накануне. И докрутился. Уцелел чудом. Меня сначала хотели судить, но учли молодость и потребность в штурмовиках на фронте. А к воронке той я больше не пошел. Почему? До сих пор не пойму сам. И терзаюсь из-за этого всю жизнь. Если бы можно было ее переиграть, единственный корректив попросил бы я разрешить мне сделать: я бы пошел к той воронке опять. Хотя бы еще один раз сходить туда. Я никогда никому не рассказывал об этом случае. Да никто и не поверил бы, что педантичный служака и затем, заурядный завхоз способен на такое. Костя, пожалуй, поверил бы. Но даже ему я почему-то не решаюсь рассказать об этом.

С той минуты, как я предал ее и себя — не пошел к ней, в меня вселился страх, он не оставлял меня ни на минуту. Он живет во мне до сих пор. Когда я был маленький, бабушка рассказывала об ангелах-хранителях, которые есть у каждого крещенного человека. Я спросил ее, что бывает с человеком, если ангелы покидают его. Ему становится очень страшно, сказала она. Значит, мои ангелы покинули меня в ту минуту.

За выпивкой надо идти в магазин за пять километров. Запасы на несколько дней вперед делать нельзя, ибо сколько бы мы ни запасали, все до капли будет выпито в тот же вечер. Мы запасы можем делать только назад, сказал Приборист, но я его не понял. Ходим за выпивкой по очереди. Это небезопасно, так как мы конфликтуем с местными мужиками и ребятами. А если пойдем всей бригадой, неминуема драка. За сезон таких драк бывает несколько. С кровопусканием и увечьями. Партийные органы и милиция ведут воспитательную работу, но в основном — с нами, хотя инициатива конфликтов исходит от местных. Секрет этого прост: за наш счет можно выпить, за счет местных — нет. Местные надираются в одиночку, в лучшем случае — парами, а вместе они собираются, чтобы покуражиться и создать численный перевес. Воспитательную работу ведет один из шефов — гуманитарный институт Академии Наук. Пропагандисты, как правило, молодые ребята, которые сами не прочь выпить. Один такой пропагандист после лекции на тему «Моральнополитическое единство советского общества» сам ввязался в драку, заработал мощный фонарь под левым глазом и мертвецки пьяный свалился у свинарника.Бабы перенесли его в пустой отсек, где недавно околела свиноматка, подсыпали свежих опилок и укрыли рваными мешками. На другой день ребятишки по всей округе собирали листочки его лекции, так как содержание лекции он начисто забыл, а ему предстояло еще выступать в пяти других местах.

Пьянство в России, говорил Лектор /он шел с нами по пути/, играет особую роль, принципиально отличную от других стран. Точнее говоря, в других странах пьют и даже впадают в алкоголизм, но пьянство как таковое есть только у нас. Это — не алкоголизм /как у американцев/ и не форма питания /как у французов и итальянцев/, а наша фактическая национальная религия, адекватная нашему духу и образу жизни. Ты прав, говорит Пропагандист, но лишь с оговорками: пока пьянство не переходит в свинство. Ерунда, говорит Лектор. Свинство тоже наша национальная черта. Пьянство и должно перерастать в свинство. Пьянство без свинства — это вовсе не пьянство, а выпивка в западном стиле. Или грузинство. Русский человек пьянствует именно для того, чтобы впасть в свинство и учинить свинство. Я имел в виду выбор компании, душевное состояние, духовное родство, пробует возражать Приборист. Чушь собачья, орет Лектор. Бабьи сентименты. Пьянство — это когда где попало, что попало, с кем попало, о чем попало. А если уж говорить о духовной близости, так тот мужик, что подвесил мне фонарь, теперь мой лучший друг. Он в Москве ко мне будет заходить, векую всячину из деревни будет привозить. И ночевать у меня будет. Это все интеллигентские штучки, ваши «меры». От народа оторвались!

В таком духе мы орали всю дорогу. Около магазина Лектора перехватили местные мужики, облобызали и увели с собой. Больше я этого Лектора не видал. Лишь ветер еще долго после этого гонял по полям и дорогам нашей испохабленной русской земли листочки его лекции, утвержденной в ЦК КПСС и розданной тысячам таких пропагандистов в качестве основы.

Скажи, обратился я к Прибористу, осталось ли в нас что-то действительно русское? И где настоящая Россия,— с ними или с нами? А кто ее знает, сказал Приборист. Только не верю я этому горлопану. Лжет он, сволочь! А может, это тоже наша национальная черта, сказал я. Нет, сказал он. Я не спец по этим проблемам, но думаю все-таки, что дух и тело нации там, где ее интеллект и совесть. А здесь нет ни того, ни другого. Тут — маразм.

Идеолог: Первый раздел нашей идеологии — учение о мире в целом, об общих законах.

Ученый: Опять смешение разных вопросов. Мир в целом — это одно. Это — некий всеобъемлющий индивид, включающий в себя все сущее. А общие законы относятся ко всем явлениям в мире.

И: И то, и другое в единой системе понятий.

У: Но не все они приложимы к миру в целом. Например, бессмысленно говорить о перемещении мира в целом пространстве, о его форме, качестве и количестве. Понятия, имеющие смысл в применении к миру в целом, имеют этот смысл через их применение к отдельным фрагментам мира. Например, мир существует эмпирически, если и только если эмпирически существует хотя бы один предмет, включаемый в него. Утверждения о мире в целом, не сводимые к утверждениям о его частях, нельзя подтвердить и нельзя опровергнуть. Можно лишь говорить о логической противоречивости или непротиворечивости комбинаций из таких утверждений. Таковы, например, утверждения о бесконечности мира в пространстве и времени, о бесконечности причинно-следственных рядов. Вопрос о их приятии или неприятии есть вопрос идеологии, а не науки.