Александр Зиновьев - В преддверии рая

Лысый нажал кнопку и что-то сказал в микрофон в стене. Скоро дверь бесшумно раздвинулась, пропустила странное маленькое серое существо и огромного санитара и также бесшумно закрылась. Ну, вот тебе твой новый Достоевский или, может быть, Толстой. Посади его сюда /это санитару/ и можешь быть свободным на полчаса. Ученик пригляделся к серому человечку, и ему стало нехорошо. И он с благодарностью вспомнил о таблетке: если бы не она, могло бы быть куда хуже. Если бы Ученика попросили рассказать, как это произошло, он не смог бы ответить, ибо то, что он увидел, было уродство и страдание не физическое, а духовное. А для выражения этого люди еше не имели достаточно точных и сильных средств. Дело в том, сказал Лысый, осматривая больного и делая непонятные Ученику движения, что теперь уже нет никаких сомнений в существовании биопсихического механизма, соответствующего тому, что вы, теоретики, называете социопсихическими процессами. Но мы до сих пор еще ничего не знаем о том, где они локализованы и каким законам подчиняются. Этот наш писатель, например, утратил речевые функции. Я научился возвращать их ему. Конечно, лишь частично и на время. Но этими же методами вернуть речевые функции никому другому я не могу. И не могу ему же вернуть навыки письма. А вот Бородатый умеет возвращать навыки письма, причем — он имеет уже некоторые приемы, пригодные для разных индивидов, одного социопсихического типа. Ты попроси его, он тебе покажет сочинения нашего писателя, написанные уже здесь. Очень любопытные! Ну вот, готово. Сейчас начнем разговаривать. Обрати внимание, как он будет строить слова и фразы. Блестящее подтверждение теорий стуруктуралистов! Зря их раздолбали.

«Разговор» получился, как заметил потом Лысый, очень удачный: пять фраз за полчаса. Ученик этих фраз не понял, хотя Лысый вскрикивал от восторга, хвалил «Писателя», гладил его по голове и просил еще сказать что-нибудь. Ученик не отрываясь смотрел в глубоко запавшие глаза «Писателя». И тот тоже не мигая смотрел на него. И Ученику казалось, что внутри этого уродливого существа находится другое, умное и прекрасное, всепонимающее. И ему стало страшно.

С первой же встречи она поняла, что основной принцип мужчины как явления социального — урвать и избежать ответственности. Первый же ее мужчина так и сказал ей цинично: наше дело не рожать, сунул, вынул и бежать. И затем спросил ее, что такое женщина с точки зрения марксизма. Она пожала плечами. Объективная реальность, данная нам в ощущениях, сказал он. В шутку, конечно. Он был передовой и образованный человек. Но она поняла, что он просто заурядный подлец. И сказала ему об этом. И они расстались.

Чтобы поступить на факультет, на который она хотела, ее для трудового стажа устроили в одно ответственное учреждение. Начальник учреждения склонил ее к сожительству. Но он не сдержал ни одного своего обещания. И даже законную справку о трудовом стаже пришлось добывать чуть ли не через суд. Напомню, что ей в это время еще не было восемнадцати. И она еще верила в «настоящих мужчин», каким ей представился ее преуспевающий высокий начальник. Эта связь пошла ей на пользу. Она увидела, какими убожествами во всех отношениях являются мужчины, которые внешне выглядят как деловые и умные руководители. Ее знакомые завидовали ей, распускали сплетни, строчили анонимки, дружески советовали воспользоваться положением. Ей это было уже смешно: она уже поняла, что современные рыцари содержат своих любовниц за государственный счет. А так как они жадны и трусливы, они вообще стремятся отделаться даром. А так как они убоги интеллектом, воображением и вкусом, с них довольно бывает и уборщиц.

Ее будущий муж ползал перед ней на коленях, умоляя выйти за него замуж. Он ей нравился, и она согласилась. Но он отказался прописать ее в свою квартиру: мол, родители против. Она хотела ребенка, а он настоял на том, чтобы сделать аборт.

Знакомство с Доктором внесло в ее жизнь некоторое просветление. Она вошла в интересный круг людей, событий, книг, идей, разговоров. Убедилась в никчемности научной карьеры, к которой стремилась ранее. Особой близости не вышло и на этот раз. Он думал и говорил всегда только о себе и никогда о ней. Был небрежен и ненадежен. Одновременно встречался с другими женщинами. Она удивлялась этому, а он смеялся, говорил, что она отстала, что теперь это —норма. И не верил, что она ему верна. Однажды по пьянке он предложил ей пожениться. Но вяло, рассчитывая на отказ. Она поняла это и отказалась. Он вздохнул ханжески, допил вино, подъел ее продуктовые запасы и уехал к другой знакомой. Ему это было можно, ибо он — талант. Хотя не стоил как «талант» ее мизинца. Потом он ее бросил под тем предлогом, что она якобы изменила ему с Диссидентом.

К хозяйке комнаты, которую она снимала, пришли люди и имели с ней беседу. После их ухода хозяйка предложила ей немедленно съехать. И «забыла» вернуть задаток. Она позвонила подруге: нельзя ли временно остановиться у нее. Та отказала. Она позвонила матери. Она долго держала трубку у уха. Молча повесила ее. И стала собирать скудные пожитки. На улице шел мокрый снег. Разбрызгивая грязь, ползли серые машины. Наконец ей удалось остановить такси. Наглый шофер заломил двойную плату. Она махнула рукой. И уехала. Куда?

На сей раз Ученик сам позвонил Бородатому и попросил взять его с собой, если он будет проводить опыты с автором «Одиночества». К сожалению, поздно, сказал Бородатый. Его уже списали. Почему, удивился Ученик. При попытке восстановить интеллектуальные функции имели место рецидивы первичного заболевания. Что это значит? Зайдите, я вам покажу.

Вот, читайте, сказал Бородатый, когда Ученик вошел в его кабинет. И Ученик прочитал следующее:

Как же вы могли, сказал Ученик. Не я, сказал Бородатый. Это тот, помните? Теперь вы видите, насколько важно, чтобы здесь работали настоящие ученые, а не... Я еще надеюсь, что вы...

Ученик молча вышел. Ему ничего не думалось.

Помяни мое слово, сказал Художник, всю нашу контору скоро аннулируют. Почему я так думаю? Предчувствия, но — научно обоснованные. Во-первых, они уже превысили критические размеры Затеи. И если с нею не остановиться, она пожрет все само общество и самих. Во-вторых, во всех делах ощущается усталость, вялость какая-то. Нет осатанелой настойчивости. Наиболее хитрые проходимцы уходят в другие места под тем или иным предлогом. А крысы, знаешь, зря покидать корабль не будут. В-третьих, есть признаки свертывания дела. Хранилище наше накрылось. Коллекцию скульптур и картин куда-то вывозят. Боюсь, что на уничтожение. Приглядись к своему отделу. Не исключено, что и у вас начнут подчистку. Мы сдали часть рукописей в архив, сказал Ученик. Но у нас просто уже места не хватает. Не думаю, что такую махину можно ликвидировать. Зачем? Столько средств вложено! И потом мы с тобой без куска хлеба не останемся. По нашей конституции... Заткни ты эту свою конституцию в задницу, сказал Художник. Кому мы нужны будем такие «уникальные» специалисты?! И не кажется ли тебе, что мы слишком много знаем такого, что не положено знать рядовому гражданину? Пусть этот разговор останется между нами. Подумай! Если что придумаешь, поимей меня в виду. Я заранее согласен на любые условия. Хоть маляром. Понял?