Александр Зиновьев - В преддверии рая

Еще до того, как вступил в строй комбинат, жизнь в сознатории стабилизировалась. Произошла дифференциация в среде оздоравливаемых, появилась иерархия, обозначились отношения господства-подчинения, сложились группы. Наладилась связь с Городом. Появилась водка и наркотики. Мужчины за деньги стали откупаться от уколов. Причем установилась твердая такса. В общем, стала складываться обычная наша система жизни, правда — с более трудными лагерными условиями и потому более явная.

Когда пустили комбинат, охрану вообще сняли. Корпуса оздоравливаемых превратились в дома с коммунальными квартирами. Уколы сократили, а потом отменили совсем. Люди переженились. Пошли дети.

Побеги? Бывали, но редко. Уколы делали свое дело. Уже после первого укола исчезало желание к перемене места. Хотелось одного: лишь бы не голод, не холод, не побои. К тому же сравнительно с обычными лагерями условия тут более сносные, а все воспринимали свое помещение в сознаторий как тюремное заключение. К тому же пропаганда поставлена так, что большинство было убеждено, что на воле еще хуже.

После пуска комбината все оздоравливаемые стали работать в нем. Работа всякая, но не из приятных. Люди стали поразительно быстро стареть, разрушаться и впадать в мрачную апатию. Участились странные заболевания со смертельным исходом. Ранняя инвалидность. Дети очень часто уроды и слаборазвитые.

Приезжала комиссия из центра. Хватались за голову. Плевались. Но решили, что другого выхода нет. Кому-то тут работать надо. Предложили усилить охрану всего района комбината как сверхсекретного объекта. Постепенно всю идеологическую и медицинскую мерзость, с помощью которой хотели ускоренным порядком воспитать «нового человека», выкинули. Вернулись к старым, надежным методам.

Ученик берет мокрого и заплаканного мальчика, меняет рубашонку и ползунки на сухие, аккуратно завертывает в одеяла. Измученный за день ребенок засыпает сразу. Ученик бережно несет его на руках через весь город. Мальчик крепко спит, убаюканный мерным покачиванием. А Ученик шепчет ему добрые слова. Потерпи, маленький. Мы как-нибудь выкрутимся, и я заберу тебя отсюда. Я тебе буду рассказывать красивые сказки. Я тебя научу быть сильным и смелым. Спи, малыш. И прости меня за то, что пока я не могу придумать для тебя ничего другого. А холодный ветер уже срывает листья с деревьев. Приближается бесконечная зима.

Самое замечательное время в кафе — незадолго до закрытия. Официантки и уборщицы добреют, ибо они уже выполнили и перевыполнили дневную норму «чаевых» и сами слегка накачались. О посетителях говорить не приходится. Они — в расцвете опьянения, сорят деньгами, жрут любое г...о, какое им подадут, и пьют под видом марочного коньяка невероятные смеси из водки, воды, и коричневатой жидкости, образующейся от мытья винных стаканов и бутылок. В воздухе -полумрак от дыма тысяч выкуренных и недокуренных сигарет. Пьяные крики сливаются в монотонный гул, ощущаемый, как морской прибой в приморском ресторане в душном курортном городе. Женщины начинают казаться волшебными существами, сулящими неземные наслаждения.

— Что вы уставились на этих потаскух,— говорит Четвертый /рядом с нами сидит компания из трех баб и одного мужика, который выпендривается перед ними, как наш Генсек перед руководителями братских компартий/. — Баб не видали, что ли? Конечно, в моем положении есть и неудобства. Меня, например, на все демонстрации гоняют правофланговым /проверенный/, на встречи знатных гостей — водить сотрудников и следить, чтобы не разбежались, на овощные базы и на уборку в деревню регулярно посылают. Но я к этому привык. И в этом тоже свой плюс есть. Могу рассказать, если хотите.

—Не надо. Мы сами в этом деле искушенные.

— Зато иногда командировочки бывают — мечта! Самому не верится порой, что это не во сне, а наяву. Вот... месяц назад было... Включили меня от райкома партии в особую комиссию. Сигналы поступили в ЦК, в «Правду» и в другие инстанции из города Г. Решили проверить. Но не просто, а по-хитрому. Послали нас якобы в командировку в разные учереждения и предприятия города. Мы должны были смотреть, замечать и сообщать руководителям комиссии о всяких безобразиях. Как только я вылез из поезда, меня встретили представители учреждения, куда я был командирован. И я сразу понял, что о комиссии тут знают лучше, чем сами организаторы ее. И я рассудил так. Заинтересованы вверху разоблачить, что тут вытворяют? Нет. А что им нужно? Чтобы недостатки были мелкие, отдельные, а чтобы в целом обстановка была нормальная. Зашли мы со встречающими прямо с перрона в вокзальный ресторан. Сели. Обслуживают нас — по первому классу / наше начальство — по высшему/. Я прямо и говорю ребятам. Так мол и так, какие у вас тут безобразия — пишите мне сами. Что найдете нужным, конечно. Но чтобы недостатки были, без этого мне нельзя. И две недели, братцы, мы жили в этом Г., как в сказке. И для местного начальства наш приезд был вроде праздника. Приятно было показать широту русской натуры. Только тут я познал, что такое наш российский секс... После того, как с пятью молодыми здоровыми девками двенадцать часов на полном пансионе в бане парился. За две недели на десять килограмм похудел, хотя жрал... Один раз целого поросеночка навернул, и ничего...

— И чем кончилась эта комиссия?

— Клеветников наказали, анонимщиков выявили и судили. Сейчас с этими анонимщиками сурово поступают, если клевета. Анонимки пиши, только чтобы они с генеральной линией совпадали, а не против шли.

— Вот так сами же мы и покрываем свою мразь.

— А что сделаешь? Там стройки грандиозные. Начни копать — половину начальства судить надо. А кто работать будет? Вы же туда не поедете? Нет? То-то! Не так-то все это просто. Есть естественный ход жизни, который не исправишь никакими лозунгами. У меня для этого есть свое правило: не пытайся исправлять природу!

Сейчас во всем мире женщины переходят на искусственное питание, говорит Жена. Молока все равно мало. Пропадает. А так по крайней мере грудь сохранится в приличном виде, висеть не будет, как... Как знаешь, говорит Ученик. В яслях случай свинки. Карантин. Так что придется бюллетень брать.

Потом мы опять заговорили о бабах. Собственно говоря, мы все время говорили о них, отвлекаясь иногда на посторонние темы.

— Изо всех баб, с которыми мне приходилось иметь дело,— говорит Четвертый,— самые кошмарные — это кандидаты философских наук. Именно кандидаты, ибо когда они становятся докторами, то они уже не способны отличить мужской член от изречений классиков марксизма. А кандидаты — это феномен исключительный. Все они, во-первых, ужасающие дуры, а воображают о себе такое, будто они все по меньшей мере Ипатии, Жоржи Санды, Розы Люксембурги, Коллонтаи, Жолио-Кюрихи. Одним словом, настоящие вольтитрицы. Пока ты не научишься одним махом произносить слово «ЭКЗИСТЕНЦИОНАЛИЗМ», совокупляться с тобой они не будут. И отдаются они не в кровати и даже не под забором, а на умывальнике, на унитазе, на симпозиуме, коллоквиуме. При этом они ни на секунду не перестают терзать тебя преимуществами своего необычайно мощного интеллекта. А между тем, противозачаточными средствами владеют куда слабее младших научно-технических сотрудниц без степени.