Александр Зиновьев - В преддверии рая

В школе опять скандал: один парень из старшего класса покончил жизнь самоубийством. Выбросился из окна. Дело, однако, замяли. Учителям и ученикам объявили, что выпал по неосторожности. Но на похороны идти запретили. Мы обсуждали этот случай целую неделю. Наговорили всякой чепухи. Но до сути дела так и не добрались. Старшекласники из группы, где бывал самоубийца, помалкивали.

— Странный случай,— сказал Друг, когда мы бродили по проспекту. — Что-то там было заковыристое, это ясно. А что именно?

— Мерзость какая-нибудь,— сказал я.

— Не какая-нибудь, а еше какая,— сказала Она. «— Его склоняли стать осведомителем и доносить на эту самую группку у старшеклассников. Не знаю, согласился ли он, и ребята узнали об этом, или не решился отказаться, но не решился и согласиться. Теперь об этом никто не узнает. А может быть,и такой вариант имел место. Его отец — известный профессор, в либеральный период заработал репутацию порядочного человека. А на самом деле — полнейшее ничтожество. Сын его боготворил как мужественного и честного ученого. Наверняка он рассказал отцу о давлении на него со стороны ОГБ. И я на сто процентов уверена, что порядочный папаша настаивал на том, чтобы сын дал согласие быть осведомителем. Сам-то папаша был всю дорогу стукачом, как пить дать. Парень оставил записку. Родители же первым делом разыскали записку и уничтожили ее, а уж потом бросились на улицу.

— Очень правдоподобно,— сказал Друг.

— Бедный парень,— сказал я. — Что ему пришлось пережить! Не хотел бы я оказаться в его положении.

— Мы все в таком положении,— сказала Она. — Только в немного разжиженном.

Рождение нового человека есть великое чудо не для самого родившегося, а для тех, кто уже давно родился. Во-первых, давно родившиеся возлагают на вновь родившегося надежды: ну, этот будет не таким, как мы, а лучше, и на долю его выпадет иная, более приятная судьба, чем нам. Во-вторых, давно родившиеся сами преображаются, им кажется, что наступает новый, принципиально иной период их жизни.

Ученик с ужасом ждал увеличения своего чуть было не развалившегося семейства. Что будет? Решение квартирной проблемы отодвинулось в неопределенное будущее. Зам, конечно, надул. С Бородатым ничего не вышло. Его, кажется, убирают. У жены... А, эти блядуны готовы пообещать бочку арестантов, пока не добьются своего, а когда добьются... Мать настаивала на том, чтобы к рождению ребенка все было готово, но жена была суеверна, мало ли что может быть. Потом намерение сохранить ребенка пришло в последнюю очередь. Когда Ученику сообщили, что у него родился сын, вполне исправный и довольно крупный, он с головой окунулся в домашние хлопоты, начал мотаться по магазинам, в родильный дом. Жене написал записку, что безумно рад, что безумно любит, что ждет с нетерпением. Но все это пока были слова. Они обрели реальность лишь после того, как похудевшая и счастливая жена вышла к Ученику, неся на руках упакованного в красивые тряпки младенца и торжественно вложила его в протянутые руки Ученика. Родственники с той и другой стороны одарили жену цветами. Все торжественно двинулись домой. Пешком, это совсем рядом. Ученик шел в центре, бережно охраняемый со всех сторон. Сзади вели под руки еще не окрепшую жену. Пропади они пропадом, все эти житейские проблемы, думал Ученик. Вот единственное, что имеет смысл: ребенок!

По дороге в туалет приходится идти мимо буфета. Ко мне все-таки прицепились два забулдыги. Увидев меня, они выразили на мордах удивление и радость /хотя я видел их впервые/, назвали Васей, кинулись обниматься. Когда я сказал им, что я не Вася и что не знаю их, они меня обозвали последними словами, среди которых слова «сука» и «паскуда» были самыми приличными, и потребовали рубль. Хотя на вид я и выгляжу хлипким, но сил у меня на таких хмырей еше достаточно. И я их тут же убедил в этом. Они сразу же завертели хвостами, мол, пошутили. Настроение испортилось. Конечно, это — отходы, мразь. Но сколько такой мрази по стране в целом! И далеко ли мы сами ушли от нее? Однажды милиция и дружинники по просьбе райкома партии устроили нечто вроде облавы на такую публику. Какая-то социологическая лаборатория должна была выяснить социальный и возрастной состав таких сборищ, семейное положение участников, уровень образования и т.д. Эти данные зачем-то потребовались для ЦК. Я тогда торопился, тоже торчал в районе буфета и попал в эту «облаву». Потом я разговаривал с парнем из социологической группы. Тот за голову хватался. Возраст — от шестнадцати до семидесяти, семейное положение от холостяков до «многосемейных» /разводившихся по два-три раза/, образование от восьми классов до докторов наук, профессии — от чернорабочих до музыкантов, ученых, художников... Короче говоря, все основные величины почти точно / с незначительными отклонениями, которые можно отнести за счет несоблюдения правил исследования/ совпали с общими показателями для «нормального» /«трезвого»/ общества данного района. И какой же вывод из этого, спросил я. Социолог махнул рукой: вывод один, больше таких исследований не проводить! Любопытно, что хотя высшие слои общества предпочитают пить дома и в ресторанах, все же отдельные его представители выпадают в эту нашу «помойку» и тут мало отличаются от прочих. Хотя я сам попал в эту «помойку» случайно. Вообще-то говоря, я принадлежу к более высокому уровню: я сидячий пьяница. А есть еще более низкий уровень, чем околобуфетная пьянь. Это около винных магазинов, в районе всякого рода ларьков, содержатели которых фактически промышляют за счет алкашей низшего сорта, вообще в традиционно сложившихся «питейных» точках. Имеются свои объединения на заводах, часто — прямо в цехах. А деревня! А армия! А турпоходы, экскурсии... Короче говоря, если бы кто написал книгу на эту тему с фактическими данными, с графиками и таблицами, с фотографиями, с мемуарами, то эта книга имела бы успех невиданный. Например, с таким названием: «Россия пьющая». Я высказал эти соображения своим собутыльникам, вернувшись за свой уютный столик в самом углу.

— Э, чего вы захотели,— сказал Четвертый. — Да это же государственная тайна поважнее ракетных площадок. У нас трое молодых ребят решили собрать подробные сведения о нашем учреждении. Семья, жилплощадь, разводы, судьба детей, пьянство, отдых и т.д. Самые, казалось бы, невинные вещи. И меня «опрашивали». Я сначала даже помогать им начал, да вовремя очухался: тут политикой пахнет! А у меня на этот счет правило: моя политика — никакой политики! У нас всем известно, что я аполитичен. Да только посмеиваются: мол, что с него взять?!