Александр Зиновьев - В преддверии рая

— Лично для меня проблема Бога есть проблема божественного в человеке,— сказал мой собеседник. — Нам родители с детства прививали религиозность в таком смысле, какой находится совсем в ином разрезе сравнительно с обычным, вульгарным пониманием религии. В этом обычном смысле я атеист. Я религиозен в том смысле, что чувствую и несу крупицу Бога в себе. И потому он для меня есть. Вопрос о существовании Бога не есть вопрос естественно-научный. Его существование или несуществование не докажешь и не опровергнешь никаким научным наблюдением и экспериментом. Он есть или его нет в каждом данном человеке, для меня, для тебя, для него... Вопрос о Боге есть вопрос о том, кто ты и как ты будешь вести себя в этом мире. Мне трудно это пояснить Вам, ибо это надо почувствовать самому, чтобы сказать себе: мне ясно, я понимаю.

Мы долго беседовали так о самых различных аспектах положения религии в наших условиях, но я остался холоден к словам Собеседника. Я верил в его искренность, я не сомневался в том, что он имеет в себе ту крупицу Бога, о которой говорил. Но что-то оставляло меня в тревоге. Собеседник мой чувствовал это и сам стал заражаться моим беспокойством. Пора кончать, решил я, не надо разрушать то, что человек создал ценой целой жизни.

— Я верю вам,— сказал я. — Я ценю мудрость Ваших слов. Но то, что постигли Вы, есть в некотором роде религия в себе и для себя, выражаясь языком Канта. А я ищу нечто для других. Понимаете, я не ощущаю себя в себе как таковом. Я ощущаю себя только в других и в другом.

— Но это то же самое,— сказал Собеседник. — Всякая религиозность есть религия в себе и для себя, а потому — для другого.

— Возможно,— сказал я. — Значит, мне не дано. Понимаете, то, чего я хочу, есть сияние, свет, пламя, гром небесный. Но не тление, не журчание, не воркование. Рад был побеседовать с Вами. Прощайте.

— Что же,— сказал он,— прощайте. Дай Бог Вам того, что Вы ищете.

Я остался опять один

Вроде бы обошлось. На комитете меня обрабатывали четыре часа. Потом обливали помоями на собрании. Потом — в райкоме. Залепили выговор с занесением в учетную карточку. И успокоились. Как будто ничего не бывало. И Друг стал прежним. И разговорчики. И анекдоты. Отец сказал, что я уже большой. Должен понимать, что к чему, и уметь держать язык за зубами.

— Сейчас не то время, чтобы болтать,— сказал он. — Сейчас строго насчет этого. А будет еще строже. Так что ты не подкачай.

На районной математической олимпиаде я занял первое место. И меня было назначили на городскую олимпиаду. Но потом разобрались и отставили. Ребята говорят, кто-то настучал. Намекают на Друга. Но я не верю в это. Зачем ему? Учитель математики огорчился сильно. Он так рассчитывал на меня!

— Ты же взрослый парень,— сказал он. — Зачем тебе дались эти репрессии?! Ты же рожден для математики!

— В молодости я тоже увлекался бабами,— говорит один из нас. — Но потом разочаровался, надоело.

— А для меня,— говорит другой из нас,— все бабы, что китайцы, на одно лицо.

— Возможно вы и правы,— говорит Четвертый. — Возможно, женщины на лицо не различаются или различаются незначительно. Глаза, нос, рот, иногда — зубы... Все это так. Но ведь индивидуальность женщины не в лице, друзья мои, а значительно ниже. Ниже пояса. А ниже пояса все женщины различаются, двух одинаковых не найдете. Поверьте мне, я на этом деле, можно сказать, шишку набил. Женщина вообще представляет интерес только ниже пояса. А там они, повторяю, все различны. Одна плачет, другая смеется. Одна кидается на тебя, как пантера, другая отбивается, как от грабителя. Одна требует штучки разные вытворять, кусается, хрюкает, другая обзывает тебя развратником, стоит тебе чихнуть в этот момент или спросить, не кооперативная ли у нее квартира. Одна вопит от восторга, другая плюется и говорит, что ей это противно. И заранее никогда нельзя угадать, что тебя ждет. Я одну докторшу наук полгода обхаживал, думал, что мощный интеллект, иностранные языки и заграничные поездки дадут в этом отношении эффект необычайный. А она оказалась ужасно скучной и постной старой бабой. А подвернулась мне как-то экспедиторша из соседней конторы, так до сих пор помню. Я потом пытался ее и так и эдак заполучить, ничего не вышло. Говорит, она не какая-нибудь, а эдакая. Женщина ниже пояса, повторяю, это — абсолютное разнообразие, это — тайна из тайн. Это — неповторимая и непредсказуемая индивидуальность. Несколько лет я трудился над первичными обобщениями и классификацией в этой области. Бесполезно. Эта проблема принципиально неразрешима. Пожалуй, это — единственная сфера нашей жизни, которая не поддается контролю со стороны партии, ОГБ и здорового коллектива. Помяните мое слово, ребята, коммунизм проникнет во все уголки мира и пролезет во все закоулки и щели нашей жизни. Но единственное, перед чем он остановится, это — женщина ниже пояса. Там ему делать нечего. Итак, за женщин!

— Сказки все это,— говорит разочаровавшийся. — Все они хороши до первого раза.

— Не могу согласиться,— говорит Четвертый. — Женщина по-настоящему раскрывается только через месяц или даже через два, как раз незадолго до того, как ты собираешься от нее сбежать. Она чувствует это и пускает в ход все свои чары. Стирает тебе носки и кальсоны, кормит курицей и начинает менять постельное белье. А в постели...

— Чушь,— говорит сторонник прокитайской концепции. — Кстати, вы меня неверно истолковали. Говоря о лице женщин, я имел в виду именно нижние части тела. А носы, глаза, губы, зубы, волосы,— этим они как раз различаются. Посмотрите на нашу официантку, на эту вот посудомойку и вон на ту разрисованную кралю. Есть разница? И с кем вы предпочли бы провести ночь? Хотел бы я на вас посмотреть после этого!

— Мы придерживаемся с вами разных доктрин,— говорит Четвертый. — Мои правила на этот счет таковы: 1/ если есть хоть малейший шанс переспать с женщиной, используй его; 2/ имея дело с женщиной, стремись найти в ней качества, каких нет у ее предшественниц. Все зависит от установки.

— Когда мы были мальчишками,— говорит разочаровавшийся,— нас просвещал в этом деле один алкаш из соседнего дома. Он нам за мелочишку и барахло, которое мы таскали из дома, сдавал для этого свою бабу. Она тоже закладывала. Иногда она за один раз пропускала нас по пятнадцать человек. Мразь, конечно. Стыдно вспомнить. Но мужик он был мудрый. У него тоже были свои правила. Например, не е...и, где живешь, не живи, где е...ь.

— За эти годы многое изменилось,— говорит Четвертый,— общество стало более терпимым, более широкие слои населения вовлеклись в блядство. Теперь эти принципы устарели. К тому же поменять жилье и работу теперь не так-то просто. Теперь наметились противоположные тенденции. Я знал одного способного бабника, который менял работу каждый раз, как перепробовал всех баб в своем учреждении.