Александр Зиновьев - В преддверии рая

Объяснение Критика не внесло ясности в головы обитателей палаты, привыкших к упрощенным категорическим ответам. Но оно дало почувствовать, что все то, что они воспринимают как бессмысленную игру идиотов, на самом деле имеет зловещий исторический смысл.

— Увы,— сказал Критик,— мы являемся лишь жалкими жертвами огромного тупого бесчувственного чудища, объявленного вершиной истории и разума. Но мы Люди, друзья мои. И постараемся быть ими до конца. Мы должны были возненавидеть Их. Нас лишили и этого. Но нас не смогли лишить главного в Человеке: способности к вере. У нас нет другого выхода!

Прозвенел звонок. Из стены выскочил поломанный унитаз и юркнул обратно. В палату вошел лаборант и объявил: в нужник, живо!

— С той экскурсией, правда, вышел казус. Остановились мы в одном местечке на отдых, а столовая закрыта. И никаких намеков на спиртное на всем обозримом пространстве. Молодежь обступила меня, смотрят на меня с такой надеждой, с какой, надо полагать, в свое время наши трудящиеся смотрели на товарища Сталина. Ладно, говорю я, ждите меня тут, ребята. Не может быть, чтобы на русской земле да не было чего-нибудь такого, от чего русский человек дуреет до умопомрачения. И пошел. На интуицию пошел. Просто пошел, и все тут. Иду — лесок, полянка, овражек, опять лесок. Вижу — дымок, подхожу — землянка. Вошел — мужики сидят. Рожи — как в кино периода коллективизации у кулаков. Привет, говорю. Привет, говорят. Мне бы, ребята, на десятку зелья какого-нибудь достать. Не поможете? На десятку, говорят, мы тебе этим зельем бензобаки наполним. Неси посуду. В общем, упились мы тем самогоном от шоферов до старых трезвенниц так, что пришлось пару городов пропустить. Отсыпались. А насчет женщин — разговор особый...

Я обошел чуть ли не все действующие церкви города и был крайне разочарован увиденным. Я рассказал о своих впечатлениях Знакомому.

— Наивный человек, — сказал он. — Наша церковь и до революции-то была придатком государственной власти. А теперь это — ублюдочное во всех отношениях явление.

— А секты?

— Лучше и не суйся. Мразь сплошная. Впрочем, я могу свести тебя с одним человеком. Любопытный тип. Но иллюзий на этот счет строить не советую. В наших условиях традиционные формы религии обречены на полное вырождение или в лучшем случае на жалкое существование под контролем наших властей. Подпольные секты? Я же сказал, сплошная ерунда. Патология или жульничество. Откуда я знаю? Видишь ли, подпольной религии не бывает. Религия может быть сначала запретной. Вообще может быть запретной. Но не подпольной. Религия есть нечто просветляющее, возвышающее, очищающее и т.п. А подпольность никакой просветленности и возвышенности не несет в себе. И она принижает, мельчит, заземляет, опошляет.

— Но ты же не отрицаешь того, что религия имеет основания не только во внешних обстоятельствах жизни людей, но и в их душах независимо от этих обстоятельств! Потребность в религии есть естественная потребность людей. Она как-то должна утоляться.

— Конечно. Но пока еще никто не знает, как именно это осуществится в нашем обществе. Наше общество принципиально антирелигиозно. Так что не исключено, что наша потребность в религии и впредь будет удовлетворяться ублюдочными продуктами такого рода. Жрем же мы гнилую картошку, фальсифицированную колбасу и прочую дрянь. Почему ты думаешь, что в отношении таких тонких продуктов цивилизации, как религия, нам сделают исключение? Вспомни к тому же о системе привилегий. Так что...

Потом мы опять заговорили о нашей партийности. Один сказал, что теперь осторожно принимать стали. У них в учреждении на этот год всего два места выделили. Другой сказал, что это для интеллигенции и чиновников стало труднее. А рабочих и крестьян заманивают, а те не идут. Зачем им в партию? Карьеру они все равно не делают. А свой кусок хлеба они и без партии заработают. Вспомнили анекдот про Абрамовича, которого исключили из партии и который увидел сон, как американский президент выступил в конгрессе с требованием восстановить Абрамовича в партии, иначе, мол, американцы нам хлеб продавать не будут. Выяснилось, что имеется более десяти вариантов этого анекдота. Четвертый сказал, что отношение русского человека к партии точнее выражает такая хохма. Вышибли Ивана из партии за пьянку. С горя он напился и набил морду постовому милиционеру. Его в суд. Судья спрашивает, как он дошел до этого. А он говорит, что напился с горя, поскольку из партии выгнали, а он ради партии на все готов, он ради партии готов набить морду самому Генсеку, а не то что постовому. Судья Ивана оправдал, а на работе его восстановили в партии, ограничившись выговором.

Ученый: Сам факт объединения общим самим понятием «надстройка» таких разнородных явлений, как государство, право, мораль, искусство, политика, причем — как организаций и действий людей, так и идей, учений, теорий, сознания и т.п., — уже достаточно красноречиво говорит о том, что здесь имеет место схематизация квазинаучного сорта. А потом начинается свистопляска с отмиранием и изменением разных элементов надстройки как в бесконечных апологетических текстах на эту тему, так и в самой реальной жизни нашего общества. Вот вам только несколько аспектов дела. Искусство. Хорошо, пусть оно меняет вид и становится адекватным новому базису. Хотя на деле-то происходит тривиально ясный процесс — изменение искусства под влиянием хода жизни. Но вот вам факты. Присвоили все достижения искусства прошлых эксплуататорских эпох. Заимствуем /просто воруем/ достижения искусства враждебного Запада. Сами добиваемся признания на Западе нашего уворованного у прошлого искусства. Конечно, мы создаем и «новое» искусство — тысячи тонн вранья и славословия. И все же это происходит не по вашей схеме «изменяется базис, сбрасывается и заменяется новой надстройка». Или возьмем государство. По-вашему, государство вообще возникло вместе с классами и отомрет вместе с ними. А оно вот не отмирает. Учение штопают: отомрет через усиление! Нужно быть полным идиотом, чтобы поверить, будто многомиллионная армия нашей власти, захватив все ключевые позиции и блага жизни, отомрет по доброй воле. А вот с правом как раз наоборот, хотя мы вопим о правах больше всех. Право как социальная форма защиты человека от общества и власти /т.е. право в собственном смысле слова/ у нас действительно отмерло, и мы имеем классический пример неправового общества. Аналогично обстоит дело с моралью. И религия у нас разрушена, низведена до убожески холуйского уровня. Зато философия обрела функции идеологии. И политика отмерла во внутренней жизни, уступив место неполитическим формам отношений.