Александр Зиновьев - В преддверии рая

— Что вы этим хотите сказать, — кипятится Леночка.

— То, что люди становятся лучше. Не надо идеализировать наше прошлое. Оно не стоит того.

— Первый раз вижу отставного полковника, который говорит почти как диссидент, — говорит Костя. Прошлое всегда кажется лучше за счет исторической абстракции. Люди отбирают для памяти то, что им представляется интересным. А жизнь всегда и везде сера и скучна. Интересная жизнь возможна лишь в отвлечении от реальности.

— Не могу с вами согласиться, — важно говорит Стаканов. — Отрицать всеобщий энтузиазм и даже фанатизм тех времен нечего.

— А я и не отрицаю. Я лишь обращаю внимание на природу этого явления.

— Ну и что вы надумали,— снисходительно спрашивает Карпенко.

— Ничего особенного. После революции освободились миллионы постов. Прибавились новые миллионы. Народ пошел во власть, на эти посты. Сколько человек выдвинулось в командиры всех сортов, не имея ни образования, ни способностей! А сколько пошло в инженеры, техники, ученые, писатели, артисты! Сложилась иллюзия, будто всякий может подняться, если захочет. Когда я кончал школу, институт был гарантирован. Мы еще выбирали. Без взяток и без протекции. В результате войны, революции, гражданской войны, интервенции и последующих «коммунистических» экспериментов мы опустились на самый низкий уровень жизни. И всякое продолжение жизни могло бы быть только улучшением. Со дна ямы можно двигаться только вверх.

— Ясно, — говорит Костя.— Теперь места выгодные все заняты, их надо брать с боем. Образование проблемы жизни не решает. Улучшений не предвидится.

В этом разговоре я участвовал сам. Но так бывает редко. Обычно я молчу или отделываюсь шуточками. А вот в другом конце коридора другая группа чешет языки. Там — Стопкин, Жидов и прочие «аристократы духа».

— По нашей кафедре,— говорит один из собеседников,— за двадцать лет окончило аспирантуру около четырехсот человек. Защитило диссертации меньше ста. Остались работать в нашей области науки около пятидесяти. Каков коэффициент полезного действия? А Тихонов имел за это время тридцать аспирантов. Почти все защитились. Двое стали профессорами, трое докторами. Много публикаций. Это — лучшие публикации в нашей области. Каков КПД Тихонова? Вот в том-то и дело. А вы спрашиваете, за что его бьют.

— Говорят, он еврей.

— Чушь, он русский. А если бы и еврей, так что?

— Читали статью в «Известиях» про «шпионов»? Обратите внимание, как фамилии подобраны. Хотят показать народу, что наши диссиденты — сплошь евреи и шпионы ЦРУ. Шито белыми нитками. Кто в это поверит?

— Находятся такие. И не мало.

Казарма первой эскадрильи нашей УВАШП, казарма запасного батальона и Учебно-летный отдел /УЛО/ расположены на окраине города У-a. Штаб находится в центре города в купеческом особняке. Аэродром находится в пяти километрах от города, а вторая эскадрилья вообще размещается на «втором аэродроме» в тридцати километрах. Для нас удобно. Например, если нас посылают в караул на аэродром, мы топаем через Подгородную Слободу, и кое-кто успевает назначить свидание бабам. И потом реализовать свои намерения во время бодрствования, а то и во время стояния на посту. Во втором случае либо драпаешь к бабе с поста /это недалеко/, спрятав понадежнее винтовку /мало ли кто может заскочить на пост и стащить винтовку, и тогда тебе хана, хотя винтовке цена — грош/, или приглашаешь бабу к себе на пост, и тогда делаешь свое дело, прислонив винтовку к бензоцистерне, самолетному крылу и другим подходящим предметам. Наиболее дисциплинированные делают это самое свое дело, не выпуская винтовки из рук. Один курсант в таком состоянии держал на должном расстоянии поверяющего до тех пор, пока не привел в исполнение свой замысел и не спрятал бабу в пустой цистерне. Бабу потом курсант еле вытащил в полуобморочном состоянии. Этот случай кончился хорошо. А на втором аэродроме в сходной ситуации курсант чиркнул зажигалкой, чтобы осветить своей возлюбленной лесенку, ведущую из цистерны наверх.

Осенью по дороге мы делаем небольшой крюк и пересекаем колхозное поле с морковкой, капустой и картошкой. При этом мы поем патриотические песни и четко печатаем шаг. Со стороны заметить, как мы набиваемся овощами, невозможно. Только после нашего прохода можно отчетливо заметить, что на этом месте колхозникам больше делать нечего.

Если нас посылают в штаб, мы проходим мимо базара, чайной и других мест, где можно поживиться. Более интеллигентная часть курсантов назначает свидания своим «девочкам» и «женщинам». «Девочки» эти, однако, иногда годятся в мамаши /если не в бабушки/ «бабам» из Слободы. Но тут уж вступает в силу культура. У Мамалыги, например, «девочка» была библиотекаршей. Судя по числу оставшихся зубов, ей было за сорок. Когда Мамалыга валил ее прямо на сочинения классиков мировой литературы, она на весь город верещала что-то по-французски /что-то вроде «шармант»/.

Здание УЛО, в котором расположены также столовая, караульное помещение и гауптвахта, находится в ста метрах от нашей казармы. Но путь туда не менее долог, чем на аэродром и в штаб. Только теперь это зависит не от географических и исторических обстоятельств, а от заместителя командира по строевой части /начпостроя/ лейтенанта Шустова и его верного последователя старшины Неупокоева.

Наша школа авиационная. И мы иногда летаем. По идее должны летать. Но именно летать в нашей школе — трудная проблема. Конечно, сейчас война. Но старожилы говорят, что до войны было то же самое, если не хуже. Во-первых, лимит горючего и масла. Завезут горючее и масло, еле успеешь сделать пару полетов, как этот лимит уже кончился. И мы снова топаем в караул, чистим картошку, долбим четвертую главу «Краткого курса».