Александр Зиновьев - В преддверии рая

Сыном я горжусь. Парень он с головой. И живет правильно, скажем даже — праведно, что теперь редкость. Немного ленив. Так теперь это на пользу идет, выглядит как рассудительность. Когда я еще был в силе, мне специально устроили перевод в этот город, где сын осел. Недавно ему предложили крупную должность в Сибири. Он отказался. Итог — здесь слегка попридержали. Хотя мы живем неподалеку друг от друга, встречаемся редко. А встретимся — выпьем /какая встреча без выпивки?!/ и разговоры заведем /без разговоров «за жизнь» русский человек немыслим/.

— Что скажешь об еврокоммунизме,— спрашиваю я.

— Маскировка,— говорит он. — Коммунизм везде одинаков, и пусть они там не выпендриваются.

— Но они же хотят без репрессий, с правами.

— Чушь. Это они сейчас болтают. А как власть возьмут, не хуже Сталина закрутят. А эти «права» — потеха для дилетантов или бизнес для ловкачей.

— Но их же сажают.

— Теперь это почет. Известность. А им это только и нужно.

— Но они реальные требования выдвигают.

— Кому нужны эти «права»? Десятку шизофреников и честолюбцев? Не в этом суть реальных проблем.

— А в чем?

— Надо людей работать заставить. Хозяйничать и руководить научиться разумно. Сибирь осваивать.

— А у тебя работают люди? А как с руководством?

— Как везде. Халтура, идиотизм. Вот я и говорю...

— А как насчет новой конституции?

— Тут все ясно. Конституция закрепляет, что есть. Дело не в конституции. Что это? Бумажка. Можно с хорошей конституцией жить плохо, а с плохой — хорошо. Наша жизнь от конституции не зависит.

— Ладно. Дома мы можем говорить откровенно. Скоро юбилей. Больше тридцати лет мира. А вот иду я по улице. Навстречу — человек. Курицу несет. А курочка-то из Бельгии или Голландии. Ботинки у него — из Италии. Джинсы достал у спекулянтов,— из Уругвая. Где такая страна? А что свое? Очереди? Хамство? Мы вот свои счетно-вычислительные машины сейчас в подвал выкидываем. Будем устанавливать японские, американские, немецкие... Зато наши танки в Африке, ракеты — на Кубе, корабли — у берегов Индии. Говорят, мы можем за восемь часов захватить всю Европу, за десять минут полмира уничтожить... Вот итог! Подумай только: захватить, стереть, уничтожить...

— А я тут при чем? Это тебя надо спросить.

— А я тебя не виню. Я просто думаю.

— Индюк, как говорил Василий Иванович Чапаев, тоже думал. Хочешь, новый анекдот. Плывет Чапаев через Урал, загребает одной рукой. А Петька и говорит ему: брось ты, Василий Иванович, этот чемодан на х.., а то утонешь.

«Боевые листки» — стенные газеты небольшого формата на стандартных бланках. Выпускают их не так, как обычные стенгазеты /к большим праздникам, для отчетов, большими коллективами — редколлегиями/, а сразу по следам событий части и одним /обычно/ человеком или от силы двумя. Заправил, например, Гизат койку плохо, а Мамалыга не почистил сапоги. Сразу же «Боевой листок» по сему поводу с карикатурами и стихами. Гизат изображен в виде человечка с торчащими ушами и волосами и улыбкой от уха до уха. Ошибиться невозможно: это он. И подпись:

Мамалыга изображен почти так же, как Гизат, только ремень у человечка висит ниже пуза. И опять-таки всем ясно, кто это. Даже из второй эскадрильи сразу узнают: это Мамалыга. И подпись:

Вот в таком духе Тоня иногда в день выпускал по пять листков.

Листки имели колоссальный успех. Сам Чекалов приезжал их смотреть. А потому Тоне прощали многое, в том числе и злоупотребление этими самыми листками. Например, отличника Прилепина /мы его звали Прилипалой/ он нарисовал в виде сапога, перетянутого ремнем, с маленькой ручкой, отдающей проходящей мимо собаке Чекалова честь. Стихи, помещаемые Тоней в «листках», сразу выучивали наизусть, и они становились фольклором школы. Многие куски «Баллады» сначала появились в виде подписей к карикатурам. «Листки» наши /видите — не Тонины, а наши!/ возили даже на выставку в Округ, а наше начальство получило за них благодарность.

Из-за упомянутой карикатуры на Гизата произошел скандал. Гизата обидело то, что его не пустят в коммунизм. На политзанятиях по сему поводу состоялась содержательная дискуссия. Гизат выдвинул убийственные аргументы. Прилепин, например, отлично заправляет койку. Так его в коммунизм пустят, да? А он подлиза. И стреляет плохо. А он, Гизат, стреляет лучше всех. Никита Гваржеладзе /Кит/ сказал, что при коммунизме стрелять не нужно будет. Не в кого. Гизат спросил ехидно, чем же тогда там будут заниматься. Тоня заметил, что будем койки заправлять. Пузиков, известный на всю школу сачок и кухонный шакал, сказал, что койки заправлять не будем, так как круглые сутки будем спать и жрать. Кит добавил, что спать будем с бабами. Политрук дискуссией остался доволен.

Прибыло горючее. Мы начали летать. Летало главным образом выпускное звено, а мы — околачиваться на аэродроме, драить дряхлых «ишаков», крутиться в стартовом наряде. Ну и один полетик в два дня. Для поддержания духа и навыков. И само собой, для получения «второго завтрака» — немного каши, кусок хлеба с малюсеньким кусочком масла, кусок сахару, кружка кипятку. Преимущества летающего курсанта, не говоря уж о втором завтраке, ощутимы. Отпадает караул, кухня, ночные погрузки-разгрузки, теория. Мы сразу начинаем себя чувствовать летчиками и с презрением смотрим на Неупокоева, Шуста и прочую наземную шваль. Наконец, сам полет доставляет величайшее наслаждение; хотя большинство из нас попало сюда по доброй воле, в воздухе вступают в силу совсем другие оценки, чем на земле. Довольно растяпистый на земле Тоня теперь царь и бог, а Прилипала выглядит как мокрая курица. Он трус в небе. Истребитель из него не выйдет. Ясно, осядет где-нибудь в штабе или адъютантом эскадрильи. Или перегонщиком. Мамалыга, Кит, и Гизат тоже здорово летают, но отметки им ставят почему-то ниже, чем отличникам Руденко, Сидоренко и т.п. Начальство заранее решило, что им присвоят звание лейтенантов, а нам — лишь младших лейтенантов или даже старшин. Макарову наверняка больше старшины не дадут.