Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— Сэм…

— А почему бы тебе не прийти, в самом деле? Мне прекрасно известно, что католикам не положено посещать другие церкви. Но ведь ты не настоящий католик, да и вообще, насколько я понимаю, неверующий, так что вполне можешь там присутствовать.

— Я приду, — сказал Гай и отошел от Сэма, взял свой черный чемоданчик, надел шляпу и плащ.

— Ты в больницу?

— Да.

— Увидишь там Маргрет, скажи ей насчет следующего воскресенья.

— Хорошо.

— Ну… — Сэм наблюдал, как Гай застегивает плащ. Опять у него было это странное, жутковатое предчувствие. Но чего? Он вышел, сел в свою машину и поехал вниз по дороге, мимо ресторана Пата. Шеффер-пьяница все еще торчал там. Сэм вспомнил, что выпроводил миссис О’Хара из дома на несколько дней, значит, обед его дома не ждет. И он решил поесть чего-нибудь рыбного у Пата. А может, и выпить рюмку-другую, поскольку новую жизнь он собирался начать только с завтрашнего дня.

Между кроватью и дверью стояла белая ширма. В комнате было темно. Не включая свет, она опустилась у кровати на колени и прижалась лицом к белой простыне. Взяла его когтеобразную руку и стала целовать костлявые пальцы. Потом зашептала быстро, смятенно, хотя он был без сознания и не мог ее слышать. Но все же это было лучше, чем молчание. Впрочем, если бы он слышал, у нее не хватило бы смелости… это было бы даже неразумно… более того, она не имела бы права говорить эти слова.

— …Это было совсем непохоже на нашу с тобой любовь, дорогой. Я боролась с собой, но все было напрасно. Это случилось всего два раза, и оба раза я ничего не могла поделать, понимаешь? Если бы я только была в состоянии справиться с собой!

Но это все-таки произошло — прошу тебя, дорогой, умоляю! Я не брошу тебя. И в мыслях никогда не было этого. И то, что я сделала, — это грех, но ведь мы уже не можем любить друг друга, как раньше, а я так хотела тебя тогда, — но все было совсем не так, как с тобой, дорогой мой… совсем не так… Давно-давно, помнишь, дорогой, мы забывали обо всем на свете и лежали часами, слушая музыку и касаясь друг друга, и это была любовь, понимаешь, настоящая любовь, а то, что произошло, длилось минуту, и все было не так, как с тобой. Пожалуйста, прости меня, дорогой, прости, умоляю… умоляю.

Она плакала, уткнувшись в белые простыни. Рука его была мокрой от слез. Она бережно провела по ней своим носовым платком, потом насухо вытерла глаза, поднялась с колен и посмотрела на его освещенное луной лицо. И вспомнила прошлое, когда луна так же освещала его лицо, а она лежала с открытыми глазами и осторожно касалась пальцем его щеки, носа, губ, и он улыбался сонно и, еще не проснувшись, обнимал ее. Мар смотрела на Лэрри и вспоминала неразделимое единство душ, которым были отмечены те невозвратные дни.

— Спокойной ночи… спокойной ночи, дорогой, спокойной ночи. — Она поцеловала обтянутое кожей лицо и направилась к выходу.

В дверях молча стояла Фрэн Уолкер.

Она откашлялась:

— Время укола.

— Да, да…

— Пришел доктор Монфорд и сказал, что надо немедленно сделать укол. — Фрэн, казалось, была в замешательстве. Помолчав, она спросила: — Как вы себя чувствуете, миссис Макфай?

— Все в порядке. — Мар вышла в коридор, устало прислонилась к дверному косяку. Из комнаты в глубине коридора донесся недовольный голос: «Ах, замолчи, пожалуйста!»

— Паркер Уэлк, — сказала Фрэн. — Сегодня он выписывается, но состояние у него очень тяжелое.

— Да, я слышала — на него, кажется, напали.

— Какой-то хулиган, которого так и не нашли.

— О… — Она вздохнула и подумала, что надо взять себя в руки. Б жизни случается всякое, но мир от этого не рушится, и надо жить, хочется тебе этого или нет, жить, не думая, куда ведет твоя дорога и что будет завтра.

Послышался голос Полли Уэлк:

— Ты не сможешь вставать несколько дней, поэтому мне придется перенести телевизор в другое место, чтобы тебе удобно было смотреть. Я могу тебе и читать, если хочешь.

— О боже, — сказал Паркер, — ну, почему бы тебе не пойти домой и не съесть бутерброд, например? Почему ты, скажи на милость, не уберешься отсюда к чертовой матери?

— Я бы рассердилась на тебя, Паркер, но после того, что тебе пришлось перенести… В общем, ругайся на меня, сколько твоей душе угодно. Однако немного христианского милосердия…

— Немного христианского дерьма, — перебил Паркер. Полли ахнула и, переваливаясь, вышла в коридор. Она принялась было плакать, но сумела подавить рыдания и, обращаясь к Фрэн, сказала:

— Он очень расстроен. Не переносит бездействия. Ужасно нервничает из-за этого. Но, право же, он ягненок… настоящий ягненок.

Фрэн сказала:

— Я знаю.

Полли, с усилием переставляя ноги, потащилась по коридору, и Мар медленно пошла за ней.

Из комнаты в конце коридора вышел Гай. Он улыбнулся Полли.

— Ну что, Паркер, наконец, становится самим собой?

— Да, — сказала Полли таким тоном, словно это было величайшей трагедией, потом вошла в лифт и нажала кнопку. Она поехала вниз одна, впрочем, для второго человека места уже на оставалось.

Гай сказал, что закончил обход. Он дал Фрэн какие-то указания насчет женщины с воспалением легких из комнаты 6«Б», а потом повернулся к Мар.

— Я подвезу тебя, — сказал он.

— Спасибо. — Она посмотрела на него и подумала, что он, видимо, тоже, как и она, на грани нервного срыва. Она вспомнила, что было всего два дня назад. Они тогда смеялись. Интересно, подумала она, смогут ли они смеяться еще когда-нибудь.

Они поехали по темной улице, и Гай, не глядя на нее, произнес:

— Хочется посмотреть, как теперь выглядит каюта «Джулии»?

— Гай…

— Мы должны поговорить.

— Хорошо. — Она замолчала и молчала всю дорогу до лодочной станции, молчала, когда он открывал скрипучую дверь и, взяв ее за руку, вел через темный ангар, а затем вверх по лестнице на палубу «Джулии» и вниз — в каюту. Она помнила их последний визит сюда, но теперь все было по-другому. Она сидела на узкой кушетке, курила и смотрела, как Гай зажигает печку и керосиновую лампу, как тени ходят по его лицу. Она была уверена, что этой ночью с ними ничего не случится. Они оба вполне владеют собой. Из-за того, что она носит под сердцем его ребенка, нежность в ней преобладает над страстью, и он, похоже, чувствует то же самое.

— Так о чем будем говорить? — спросила она наконец.

— Не знаю, Мар. Но ты не должна больше затягиваться. Это вредно. Я что-нибудь придумаю.

— Если бы я его не любила.

— Я знаю.

— Если бы я не хотела этого ребенка… Если бы была хоть какая-то надежда на выздоровление Лэрри… если бы, если бы, если бы… И ты ничего не придумаешь, потому что выхода нет. Никакого. Я уже не могу там бывать. По крайней мере, когда он в сознании. Я разговаривала с ним. Я говорю ему все. Но только когда он не слышит меня, понимаешь? Скоро и это станет выше моих сил, ведь мы никогда не обманывали друг друга и… ему становится хуже, правда?