Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— Например, я узнала, что мужчины некоторых африканских племен уродуют своих жен так, что другие мужчины их просто не хотят. Но хотят ли они их после этого сами, вот в чем вопрос. — Она усмехнулась, отошла от окна и стала расхаживать по комнате, дотрагиваясь до всего по очереди — до кровати, светильников, носовых платков на туалетном столике.

— Ну, что доктор? — напомнил ей Гай.

— Очень дорогой мужчина. Запросил пятьсот долларов. «Сложное дело, — сказал он. — И у вас прекрасный таз, миссис Макфай».

— Мар!.. Ради бога, Мар! — Он вскочил с кровати, потом сел, а она не обращала на него внимания, и все ходила туда и сюда, и все говорила, и говорила.

— Итак, мой чудесный таз должен быть, видимо, способствовать успеху дела, потому что у доктора было четверо собственных детей, а у его жены, наверно, был ужасный таз. В общем, появилась медсестра, которая привела меня в операционную и сказала, что это не займет много времени. Операционная была белая и чистая, и пахло в ней по-особому. Я сидела и думала о странном запахе и о том, что у доктора жиденькие усы и четверо детей, а у медсестры толстые ноги, а может быть, и ужасный таз. А потом я вспомнила, как мы с Лэрри все эти годы хотели ребенка и как врачи говорили нам, что у нас, видимо, никогда не будет детей; как маленький доктор с кучей детей и жидкими усами сказал, что после этой пустячной операции я уже, наверное, не смогу забеременеть, — я встала и вышла из операционной. Когда я вошла в кабинет, доктор как раз разговаривал с медсестрой насчет наркоза, а я сказала: «До свидания, доктор, до свидания, сестра, спасибо вам большое». Потом мне захотелось увидеть моего собственного доктора, я села на ночной поезд, и вот я здесь.

— Ребенок, — произнес Гай рассеянно. — Ребенок.

Он провел ладонью по простыни и представил себе, что это не кровать, а операционный стол в стерильной комнате со странным запахом. Он отдернул руку. Рассмеялся беспричинно, встал и принялся ходить из угла в угол, пытаясь собрать разбегающиеся мысли, постичь суть случившегося.

Мар устало опустилась на стул у окна.

— Я правильно сделала, Гай? Ты бы мне посоветовал то же самое?

Он покачал головой, взял с туалетного столика свой платок и вытер им пот со лба. Посмотрел на измятую постель.

— Голова трещит, — сказал он, засмеялся и положил платок обратно на столик. Потом пошел в ванную, сполоснул стакан и налил туда немного виски.

— Я устала, Гай, — донесся ее голос через открытую дверь. — Я ведь ехала на товарняке, там негде было прилечь, мне необходимо было увидеть тебя, но я ужасно устала.

— Не надо волноваться. — После глотка виски ему сразу стало легче. Он откашлялся и вернулся в комнату. И вдруг очень ясно увидел Мар и понял, наконец, что произошло. Голова Мар в изнеможении клонилась на грудь, но она продолжала бормотать: «У меня будет ребенок… Как я посмотрю Лэрри в глаза?… Устала, Гай… помоги мне, Гай…» — Потом уронила голову и мгновенно уснула, подобно бегуну, который держится до последней секунды, до самого конца дистанции, а потом вдруг силы сразу покидают его.

Гай поднял ее со стула, бережно уложил в постель, осторожно снял с нее костюм, комбинацию, чулки и туфли. Потом сел на стул у окна и стал смотреть, как она погружается в сон. Он смотрел на полоску тела между ее бюстгальтером и трусиками. Под ней что-то шевелилось и росло. Это принадлежало ему и Мар. И не имело никакого отношения к Лэрри Макфаю.

Мар проснулась, когда время уже приближалось к полудню. Она лежала и смотрела в потолок. Потом глаза ее отыскали Гая. Все еще в пижамных штанах, он сидел на стуле у окна и смотрел на нее. Он выглядел очень серьезным и озабоченным — очень милым, подумала она, и очень привлекательным. У него было худое мускулистое тело, короткие жесткие волосы и прямая линия губ, всегда готовых на улыбку.

— Привет, — сказал он.

— Приветик.

— Как ты себя чувствуешь?

— Теперь хорошо. Прекрасно.

— Я знал, что так будет.

— Наверно, ты думал об этом.

— Да.

— О том, как это станет заметно. И для Лэрри тоже, в конце концов.

— Нет, — сказал он. — Я думал не об этом.

— А о чем же?

— Я думал о том, как я люблю тебя.

— Гай… Гай… — Она встала, медленно, избегая смотреть на него, оделась, подкрасила губы, завязала узлом на затылке свои черные волосы. Все это время его слова крутились у нее в голове, но смысл их как будто не доходил до нее, во всяком случае, она не знала, что ответить. Она повернулась и посмотрела ему в глаза.

— К Лэрри я не вернусь, об этом не может быть и речи. Разве что на неделю или на месяц. Не больше. Чтобы и мысли ни у кого не возникло. Ты видишь, я все оцениваю вполне трезво. Просто точно знаю, сколько еще смогу продержаться и когда свидания с ним станут невыносимыми для меня.

— Не думай об этом сейчас.

— Понимаешь, я люблю его. Я любила его безумно с самого начала, а потом он заболел, и его болезнь встала между нами, пытаясь уничтожить нашу любовь. Но она выжила и будет жить всегда.

— Я верю тебе.

— Я знаю, после всего, что мы сделали, глупо об этом говорить.

— Я сказал, что верю тебе.

— Уж слишком ты спокоен.

— Просто я думаю.

— О чем?

— Какое счастье быть любимым тобой.

— Гай… Какой ты хороший, Гай. — Она подошла к нему, опустилась на колени и обвила руками его голую талию. — Ты такой красивый и сильный, что, мне кажется, когда-нибудь я очень полюблю тебя, — сказала она, уткнувшись лицом в его колени.

Он провел рукой по ее волосам, и ей было приятно это прикосновение, и она знала, о чем он думает, потому что сама думала о том же.

— Когда-нибудь, — сказала она.

— Послушай, Мар… тебя ведь ждут только завтра.

— Да…

— Я звонил в больницу, когда ты спала. Там все без изменений, а Бостон — чудесный город.

— У меня вещи уже в камере хранения на Южном вокзале.

— Я заберу их.

— Я не хочу здесь спать. Именно здесь.

— Ну разумеется. Ты будешь спать в другой комнате.

— Хорошо. — Она встала и рассмеялась. — Когда-нибудь, Гай.

— Когда-нибудь. — Он тоже рассмеялся и пошел в ванную побриться и переодеться. Она слушала, как он чистит зубы. Это был странный, приятный и какой-то интимный звук, и ей было жаль, когда он оборвался.

Они ходили по топкому снегу к зданию Бостонского муниципалитета, кормили на площади озябших голубей и, завернув за угол Тремонта и Бойлстона — самый холодный угол Новой Англии, на улицы Стюарта и Джейка Уирта, ели ливерную колбасу с ржаным хлебом и пили черное немецкое пиво в больших стеклянных кружках, которые разносили лысые официанты в белых рубашках и черных брюках, перекинув полотенца через волосатые руки.

После обеда Гай вывел свою машину по извилистому скату гаража «Мотор март», и они поехали вдоль кривых улочек, где когда-то были пастбища, к Сигнальному холму, мимо златоглавого капителя, по набережной реки Чарлз к Кембриджу. Он показал ей студенческое общежитие, где провел годы учебы, лодочную станцию, где они хранили весла, которыми гребли каждое воскресенье. Он показал ей также угол, где когда-то стоял бар Макбрайда и Ильм Вашингтона, потом выехал к Лексингтону и таверне Фитча, где солдаты народной милиции собрались в ту апрельскую ночь семьдесят пятого… «Если они хотят войны, то пусть она начнется здесь». Свернул к «Конкорду» и показал ей мост, где прогремел на весь мир роковой выстрел.