Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

На съезде, не представляющем для него особого практического интереса, Гай вновь почувствовал духовное родство со своими коллегами, при этом у него появились, не только новые сомнения, но и новая, удивительная уверенность в себе. Он отыскал доктора Пастена, говорившего очень профессионально о методах лечения: эти, мол, эффективны, а те — нет. Он без конца употреблял слово «приостановить». Иногда развитие болезни Ходжкина может быть «приостановлено» на год, два года. В иных случаях на период до шести лет. Если у пациента сильные боли и длительные комы, облегчить его страдания нельзя, однако медицина в состоянии на какое-то время продлить ему жизнь, говорил он.

— Значит, мы должны поддерживать жизнь больного как можно дольше? — спросил Гай. — Продлевая, таким образом, его мучения?

— А вы можете предложить что-то другое? — Доктор Пастен пристально посмотрел на него через светлые стекла пенсне. — Это все-таки шаг к решению проблемы. Что еще можно сделать?

У Гая не было ответа. Доктор Пастен тоже был только человеком. Он знал много, но, конечно, не все.

В пятницу Гай позвонил Солу Келси. Тот сказал, что Лэрри чувствует себя также, что Цезарь не дает ему никакой жизни и что Маргрет уехала в Нью-Хавен сегодня рано утром. Он посоветовал Гаю не беспокоиться о работе. Тяжелобольными занимается Боллз, но он и сам при необходимости готов оказать любую помощь. Если Лэрри станет хуже, то он ему немедленно сообщит.

— Я говорил с Пастеном, — сказал Гай.

— Ну?

— Он сказал, что иногда ему удавалось приостановить развитие болезни.

— И все?

— Да. — Гай повесил трубку и нервно зашагал по комнате. После смерти Джулии он всегда наслаждался этими редкими отлучками из Ист-Нортона. Порой специально уезжал, чтобы предаться плотским удовольствиям, которых избегал дома, пил, встречался с женщинами. Гай сказал себе, что ничего не изменилось. Сегодня пятница. Завтра, в субботу, после нескольких заключительных речей, съезд закончится. «Поезжай, — напутствовал его Сол, — выпусти пар, расслабься».

Он честно старался. Коктейли и обед в «Лок Обер» с Майком Хеггеном, которого он знал еще по медицинской школе. Потом кордебалет в Латинском квартале, после чего они опять пили, теперь уже в баре «Топ Хэт» на площади Сколи. Майк здорово нагрузился и начал трепаться о своей жене. Он, мол, ее ненавидит. Готов развестись хоть завтра, если бы не трое детей и хорошее место в Манчестере. «Ты же знаешь, Гай, эти городки Новой Англии — не пачкай носа (чистый нос — хороший нос) и будешь кататься, как сыр в масле. Но попробуй сунуть нос в чужие дела или высморкаться в неположенном месте — и тебе немедленно перестанут доверять. Смотришь: больше уж не приходят за испытанным годами снотворным. А жена у меня, как мороженое на палочке: раз в месяц у нее не допросишься. Почему? Кто знает? Вот так и живу, и видит бог: врач — такой же простой смертный, как и все остальные.

— Я согласен с тобой.

— Я бы хоть сейчас с ней развелся. Слушай, старик, на этой площади Сколи есть девочки… Помнишь, в медицинской школе — снимали их в любом баре, и в этом тоже. Обрати внимание вон на ту в черном платье. Глаз с нас не спускает…

Гай отвез Майка обратно в «Статлер» на такси. Укладывая его в постель, подумал, что сам он почему-то совершенно трезвый, наверное, спиртное было разбавлено. Он отправился в гостиничный бар, чтобы пропустить еще стаканчик. В баре было шумно. Мысли у него путались. Он вернулся в комнату, захватив с собой бутылку виски. Он сидел в пижамных брюках на кровати, медленно потягивал виски и чувствовал, как ускользает сознание. Он редко напивался, но, когда это случалось, всегда испытывал жуткое наваждение, бывшее когда-то реальностью. Оно и теперь подбиралось к нему, пьяному, одиноко сидящему в гостиничном номере. Он опять был вынужден пережить все с самого начала.

Гай сопротивлялся, пытаясь отогнать видение, старался представить себе обнаженную Мар, лежащую рядом с ним на вышитой простыни. Но даже этот образ был неясным, а после очередного большого глотка совсем пропал, вытесненный незабываемым видением. Он лежал ничком, голова у него кружилась, кружилось и видение, а когда он зарылся лицом в подушку, кружение стало замедляться, картина становилась все более отчетливой… Гай знал, что она исчезнет не раньше, чем он забудется тяжелым сном.

Церковь Святого Иосифа имела всего одну исповедальню, и ждать ему в тот день пришлось долго, поэтому у него была масса времени, чтобы подумать о своих грехах, только вот он никак не мог определить их место среди прегрешений других людей.

Накануне он вернулся из школы рано, потому что в два часа у преподавателей было собрание. Он вошел в дом с заднего хода и через кухню прошел в гостиную. В доме было очень тихо. Он выглянул в окно, надеясь увидеть мать во дворе, куда она могла выйти развесить белье или вынести мусор. Но двор был пуст. Он решил, что она ушла к соседке, и поднялся на второй этаж, чтобы снять новые школьные брюки и надеть спортивные штаны. Спускаясь вниз, он услышал голос матери, доносившийся из спальни. Она тихонько смеялась сама с собой, в последнее время она часто так смеялась, и он постучал негромко, толкнул дверь и вошел.

Мать быстро села на постели, натягивая простыню на обнаженную грудь. Мужчина молчал. Челюсть у него отвисла, губы шевелились, руки машинально шарили по полу, подбирая сброшенную у кровати одежду.

Молчание казалось нескончаемым. «Ты должен был постучать… Почему ты не постучал?» — только и смогла сказать мать. Она произнесла это прерывающимся голосом, задыхаясь и всхлипывая, имея в виду совсем другое: «Боже, этого никогда бы не случилось… Ты бы никогда не увидел нас здесь… Если бы ты только постучал немного громче… Если бы только мы заперли дверь… Если бы ты вообще не пришел домой». Она снова тупо повторила: «Гай, почему ты не постучал?» И снова душераздирающе застонала. Но он уже бежал прочь, вниз по лестнице, вон из дома — бежал и бежал, сам не зная куда.

Вернулся он к ужину. Мать смеялась как ни в чем не бывало. Подали меч-рыбу, которую обычно готовили по пятницам. Отец сказал: «Почему ты не ешь, Гай?» А мать улыбнулась ему и разрезала рыбу на три равные части.

— Где ты был целый день, Гай?

— Так… гулял. — Он не поднимал глаз от тарелки. Мать для него всегда была красивой, с узлом черных волос, смеющимися темными глазами и голосом, в котором тоже, казалось, звенел смех. Но сегодня она казалась ему омерзительной, и он не хотел смотреть на нее.

Отец сказал:

— Гай, мать задала тебе вопрос.

— Ничего, — сказала мать. — Гай сегодня расстроен, а после обеда мы с ним обо всем поговорим. Правда, Гай? — Она потрепала его по затылку, а он передернулся от отвращения. Потом она повернулась к отцу, наклонилась и поцеловала его в щеку. Отец нежно коснулся ее руки. И тут внезапно на Гая что-то накатило: он пулей вылетел из-за стола.