Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— Разве шериф тебе не рассказал?

— Я спрашиваю тебя.

— Тут дело такое, Сол… Паркер поправится. И расскажет, что с ним случилось, но, если кто-то вмешается, он может рассказать другую историю. Если же запахнет жареным, тогда я расскажу свою. Только до этого не дойдет.

— Ты уверен?

— Уверен.

— Хорошо. — Сол закурил, устало откинулся на спинку кожаного кресла. — Врачебная этика! Господи! Боже мой, Гай, всему же есть предел! — Он замолчал, глубоко затянулся сигарой, кончик которой сразу же побелел. — А не исчезнуть ли тебе на несколько дней из города? Паркер немного придет в себя и даст свое объяснение, какое бы оно ни было. Может, кто-то еще что-нибудь добавит. По крайней мере, ты не будешь замешан в этом деле. А когда вернешься, все уже утихнет или, уж во всяком случае, история будет выглядеть вполне правдоподобной. Ты ведь знаешь, как все заинтересованы в том, чтобы история выглядела правдоподобной. У каждого есть, что скрывать. Копни поглубже — и столько тайного станет явным, что залихорадит весь этот чертов город.

— Знаю. Или ты забыл?

— Гай! Это было так давно.

— И все-таки… ты понимаешь, почему я все это ненавижу. Ты понимаешь, почему я покрываю людей, хотя иногда, может быть, и не следует этого делать.

— Ты плохо выглядишь, Гай.

— Я, правда, устал.

— Устал — это не то слово.

— Ну, хорошо, Сол, хорошо! — Он рассердился. Нервно зашагал из угла в угол, потом остановился и сказал: — Но я не могу уехать, и ты это знаешь, Сэм никогда не простил бы меня.

— К черту Сэма.

— И Маргрет…

— Она сама уезжает.

Гай повернулся и внимательно посмотрел на него:

— Ты не шутишь, Сол?

— Она сама мне сказала. Едет в Нью-Хавен навестить подругу по колледжу. Мы же оба советовали ей поехать куда-нибудь отдохнуть. Вот теперь она и едет.

— Ясно.

— Я сказал Сэму, что хочу послать тебя на медицинский съезд, который состоится на следующей неделе. Сначала он устроил скандал, напился. Тогда я сказал ему, что на съезде будет Пастен, а за Лэрри в твое отсутствие будет присматривать Боллз. Он опять поднял шум, и я сказал: «Хорошо, буду присматривать за ним сам». — Сол встал и вышел из-за стола. — Гай… не из-за съезда, не из-за этого дела с Паркером Уэлком, чем бы оно ни кончилось, даже не ради встречи с Пастеном — ради тебя самого, Гай. Оставь Лэрри, уезжай из города, хотя бы на несколько дней, иначе ты сам попадешь в больницу.

— Свободных мест нет.

— Я держу на всякий случай одно в психиатрическом отделении.

Гай сел, закурил сигарету и спросил:

— Неужели очень заметно, Сол?

— Да, заметно.

— Хорошо, я… я подумаю.

— Надо не думать, а делать, Гай. Цезаря можешь оставить мне.

— Я подумаю об этом. — Он направился к двери, обернулся и, улыбнувшись, сказал: — Спасибо, Сол.

— Я ведь тоже неплохой врач.

— Спасибо, что не задаешь лишних вопросов.

Когда Гай вышел из кабинета Сола, миссис Уэлк в приемной уже не было. Он направился к стоянке и рядом со своей машиной увидел машину Берта Мосли. Когда он подошел, Берт опустил стекло и окликнул его.

Он сказал:

— Привет, Берт.

— Я слышал, Паркера побили. Хулиганы, что ли?

— Да. — Рядом с Бертом, опустив голову, сидела Фрэн. Он сказал: «Привет, Фрэн». Но она не ответила.

— Как он? — спросил Берт.

— Досталось ему здорово, но жить будет.

— Слава богу. Он видел, кто на него напал?

— Ты, вроде, сам сказал — хулиган.

— Я только повторил, что сказал Ларсон. Видишь ли, Фрэн заходила в редакцию в тот вечер, только немного раньше. Она помогала Паркеру с одной из этих его нравоучительных статей. Ну, знаешь, точка зрения медсестры на несчастные случаи и технику безопасности… Билл Уоттс видел, как она входила. Я сам подвозил ее обратно. Как раз проезжал мимо. Где-то в четверть девятого… — Он говорил и говорил. Потом слова стали наскакивать друг на друга, наконец, их поток остановился, и Берт сказал: — Гай… Послушай… Гай.

Гай достал из кармана запонку, молча отдал ее Берту. Тот покрутил ее в пальцах, потом осторожно пристегнул к манжете.

— За дело, — выдавил он наконец.

— Я знаю.

— Фотоаппарат, — сказала вдруг Фрэн. — О боже, я совсем забыла!

— Я нашел его. Фотографии я сожгу. Но Паркер об этом не узнает.

Наступило молчание. Потом тихо заплакала Фрэн. Гай хотел сказать что-нибудь в утешение. Но у него не нашлось слов. Он кивнул на прощанье и поехал домой через погруженный в темноту город.

Гай неподвижно сидел в гостиной. Высокие стоячие часы в коридоре пробили одиннадцать. Он вытащил из кармана фотографии Фрэн Уолкер и стал их рассматривать одну за другой. Она была, конечно, девочка что надо, но вся эта история вызывала в нем чувство гадливости. Он швырнул фотографии в камин. Они быстро превратились в пепел, потрескивая и распространяя отвратительный запах.

Гай снова опустился на стул. Интересно, подумал он, что делает Мар — сейчас, в эту минуту, — и что она будет делать в следующие выходные в Нью-Хавене. Им полезно будет побыть несколько дней так далеко друг от друга. Цезарь потерся о его ноги, Гай потрепал его нежно и сказал: «Хороший, хороший». И вспомнил старую поговорку: «Если хочешь нажить себе врага — окажи кому-нибудь услугу».

Сегодня он даже перестарался.

Бостон был серым и мокрым, на улицах — каша из талого снега. Медицинский съезд, проходивший в танцевальном зале гостиницы «Статлер», длился три дня, с четверга по субботу. Доклады были длинные и очень подробные. Говорили о длительном экспериментировании с новыми лекарствами, новыми хирургическими методами и новыми подходами к лечению старых болезней. Помещение было большое, а усилитель работал плохо. Гай сидел сзади и слышал очень мало из того, что говорилось. Ему было жарко, от сигаретного дыма слезились глаза, время тянулось бесконечно. Даже из специальных бесед за круглым столом он не почерпнул для себя ничего нового, так как обо всем этом уже читал в различных медицинских журналах или слышал от Сола Келси, который знал о болезнях не меньше любого присутствующего здесь. Почти все они были узкими специалистами. А Сол практиковал и специализировался во всем сразу. Он был доктором в полном смысле этого слова.

Когда Гай еще учился в Гарвардской медицинской школе, которая находилась всего в двух милях отсюда, за рекой Чарлз, он испытывал благоговение перед всеми докторами. Они отличались от других людей — были ближе к смерти и к жизни. Еще раньше, совсем маленьким, он чувствовал то же самое, когда слышал, как поздней ночью в своем стареньком дребезжащем додже возвращался с вызова отец, как он обычно разговаривал в гостиной с матерью, пока пил перед сном кофе. «У миссис Поттер — девочка», или «Сын Скоупсов так и останется хромым», или «Старик Стюарт долго не протянет, ему уже ничем не поможешь». Рождался ребенок, мальчик оставался хромым, старик умирал — все это находилось в ведении доктора Пола Монфорда. Гай тогда испытывал трепет, а в медицинской школе это чувство только усилилось. Но потом, во время войны, он растерял это благоговение перед своей профессией. Раненые кричали, стонали, умирали. В те дни он много узнал о смерти, как и любой другой солдат. И чем чаще он с ней встречался, тем меньше чтил медицину как таковую, но, как ни странно, тем большее уважение испытывал к врачам. А дело было в том, что он, наконец, осознал и принадлежность к грешному человеческому роду. Они имели дело с жизнью и смертью. И все же они были только людьми — обыкновенными людьми, хорошими или плохими, забавными или скучными, простыми или напыщенными, нашедшими или не нашедшими себя — просто людьми. И в конечном счете, хотя они и видели, как рождаются дети и умирают старики, они так же мало знали о тайне жизни, как и самые неискушенные из их пациентов.