Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— Мар!

— А у медсестры были толстые ноги, и я подумала…

— Я люблю тебя, Мар.

— И я вернулась. Если бы не ты, я бы сделала это. — Она положила вилку. — Но ты сказал мне. Ты меня действительно любишь? По-настоящему?

— Да.

— А я тебя не люблю.

— Я знаю.

— Я говорила тебе — когда-нибудь, если смогу себе это позволить…

— Не думай об этом. Просто позволь мне любить тебя и заботиться о тебе. — Он положил свою руку на ее ладонь, безвольно лежащую на столе. Пальцы ее были холодны, и он вдруг подумал, что этот жест — всего лишь жест, и не более того. Он любит ее, и она беременна от него. Однако помочь ей он не может ничем.

Гай продолжал сидеть так, и рука его все еще лежала на руке Мар, когда он почувствовал, что за его спиной кто-то стоит. Он убрал руку, медленно повернулся и встретился с настороженными глазами Фрэн Уолкер. Она была бледна, а ее полные губы превратились в тонкую белую линию. Она ничего не сказала. Вдруг краска стремительно залила ее щеки, она повернулась и пошла с Идой Приммер к угловому столику.

Мар посмотрела ей вслед.

— Это мисс Уолкер?

— Да.

— Держу пари, что она влюблена в тебя.

— Ей только кажется, что это любовь.

— А теперь она возненавидит тебя.

— Ну почему…

— Ты хорошо ее знаешь?

— Она немного запуталась в жизни. И все же хорошая девушка.

— Ты спал с ней?

— Нет.

— Тогда ты не можешь знать ее достаточно хорошо. — Она обхватила бокал с мартини обеими руками и, бережно держа его, смотрела на светлую жидкость, как в магический кристалл.

— Знаешь, мне снился один сон… уже давно. Без сомнения, это вещий сон, но раньше я не знала, что он значит. А теперь, кажется, знаю.

— Какой сон?

— Ребенок на спине лошади. Лошадь пятится и разбивает лобовое стекло твоей машины. Она тяжело ранена, но с ребенком все в порядке. И ты пристрелил лошадь.

— Я?

— Да. И я думаю, что лошадь — это, видимо, Лэрри.

Он не ответил. Во рту у него вдруг пересохло, а она продолжала говорить, не отрывая глаз от своего бокала.

— А мальчик — это мой ребенок — наш ребенок. В конце ты всегда бежишь за мной. Но не можешь догнать. И только в последнее время тебе это стало удаваться. — Она замолчала, крепко сжимая бокал. Потом взяла себя в руки, засмеялась и добавила: — Глупо верить в сны. — Поднялась и пошла впереди него на улицу.

Вечерело. Теплый ветерок дул с юга-запада. Кружился в желтом свете фонарей мокрый снег. По канавам бежали ручейки. Окна ресторана Пата и витрина магазина скобяных изделий Кастнера запотели. Затвердевшие комья снега летели из-под колес. Гай вырулил на улицу, покрытую промасленной грязью, потом подъехал к больнице, остановил машину, но в последний момент передумал и поехал к стоянке, расположенной за зданием. Он заглушил мотор, выключил фары и нервно забарабанил пальцами по рулю, глядя на освещенные окна.

— Ты нормально себя чувствуешь, Мар?

— Да.

— Обещай мне одну вещь. Ничего не говори Лэрри сегодня.

— А когда?

— Только не сегодня.

— Я не могу этого обещать. Если он будет в сознании, и я опять отложу этот разговор, то я снова стану молиться, как вчера в церкви, и поеду в Нью-Хавен или сойду с ума. Я должна сказать, даже если всем от этого будет хуже. Мне необходимо быть честной перед самой собой. Я должна, должна, должна. — Она почти кричала, потом голос ее замер, и, ухватившись за ручку дверцы, она стремительно повернулась к нему всем корпусом и как-то странно посмотрела на него в полумраке. — Ты думаешь, наверное, что я уже свихнулась?

— Я люблю тебя, Мар. — Гай протянул руку, и она, дрожа всем телом, прижалась к нему. Он подождал, пока она успокоится, и, крепко взяв ее за подбородок, повернул к себе лицом и поцеловал ее, ощущая на своих губах ее горьковатую помаду и влагу ее раскрытых губ. Он сказал: — Я люблю тебя, Мар, и хочу, чтобы ты побыла с Лэрри наедине. Но не говори ему сегодня ничего. Ничего.

— Я постараюсь. Обещаю тебе, что постараюсь. — Она дотронулась до его руки, потом открыла дверцу, вышла из машины и медленно двинулась по гравиевой дорожке, покрытой талым снегом.

Гай подождал, пока она исчезнет в дверях. Потом он запустил мотор и поехал по дороге в Гианнис. Милях в трех от города он остановился, зашел в придорожный буфет и выпил стакан виски со льдом, сосредоточенно глядя на свое напряженное лицо в зеркале над рядами бутылок. Не такое уж и красивое лицо. Мужественное, почти грубое, под глазами еще резче обозначились круги. Биски хорошее, подумал Гай, однако пить не стоило — пустая затея. Он мог выпить двадцать таких стаканов и быть трезвым, как стеклышко, даже не расслабиться.

Следующие три часа Гай Монфорд гнал машину со скоростью около семидесяти пяти миль в час, трижды останавливаясь, чтобы выпить очередную порцию виски. Он сопротивлялся тому, чего не мог точно определить словами. Может быть, воле Господа. Или себе, своему смутному чувству долга, собственному смятенному духу. Он попытался все четко сформулировать, призывая на помощь логику, как это было в студенческие годы на занятиях по семантике, логике, этике и метафизике. С одной стороны: Лэрри — его старый друг, и он умирает. С другой: Мар — беременна, и этот ребенок — его, и он любит Мар, но это уже не имеет никакого отношения к логике, это эмоциональный ряд, и в расчет не берется. Кто-то теряет, кто-то находит…

Было двенадцать часов. Он находился в двух милях от Ист-Нортона, но по-прежнему не знал, что делать, ничего не решил для себя. Он ехал медленно, стараясь ни о чем не думать, поскольку препятствия были настолько непреодолимыми, что ими, в конце концов, можно было вообще пренебречь. Потом на него нахлынули воспоминания: он видел себя и Лэрри в те, канувшие в Лету, годы. Поиски серой амбры и сокровищ пиратов, спрятанных якобы в дюнах; поездки к цепи озер около Гарвича, где они брали напрокат весельные лодки и целыми днями ловили окуней и спрятавшихся в водорослях хитрых щурят. И охоту на уток, конечно. Вдвоем они пренебрегли традиционным кейпкодским способом охоты на уток — кровожадным спектаклем, в котором приманные птицы и селезень привязывались перед укрытием, а других, дрессированных, уток посылали за приближающейся стаей, чтобы пригнать ее к укрытиям, из которых вдруг выходили мужчины с оружием и делали одновременно пятнадцать или двадцать выстрелов.

Нет, они с Лэрри охотились по-своему. На диких уток, чирков-свистунов, лысух, гусей и уток-песчанок. Причем использовали только несколько деревянных чучел да сделанные на скорую руку укрытия из водорослей. И стреляли уток «влет», часто не получая от охоты никакого удовольствия. Был лишь спортивный интерес.

— Стреляй «влет», — сказал он вслух. — Я ведь учил тебя. Всегда «влет», Лэрри. — Гай резко тряхнул головой, сворачивая на подъездную дорожку, припарковался на свободном месте, вышел из машины, как делал тысячу раз до этого, и решительно зашагал по аллее. Света нигде не было. И все же там, вверху, он видел черную дыру окна Лэрри, слышал его стесненное дыхание и его молитвы об избавлении от мук. Он вернулся к машине, подумал, что надо утром отдать Мар саквояж, потом достал с заднего сиденья свой черный чемоданчик и направился к больнице.