Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Доктор Боллз кивнул: «Добрый вечер, Гай» и, сонно моргая, заспешил к своей пациентке.

Гай проводил его взглядом. У стола ждала Ида Приммер, глаза у нее были тоже сонные. Он улыбнулся ей:

— Извини, что пришлось тебя побеспокоить.

— Все в порядке, доктор.

— Теперь, пожалуй, я могу идти.

— Конечно. Спокойной ночи, доктор.

— Мисс Уолкер введет тебя в курс дела.

— Хорошо. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — Он кивнул и зашагал в открытый лифт, потом вспомнил, что забыл свой черный чемоданчик, и вернулся к столу. Он взял чемоданчик, вошел в лифт и, когда закрылись двери, заметил, что больше не слышит крика беременной женщины. Он прислушался к себе: внутри у него тоже была тишина.

Шагая к машине, он нащупал в кармане шприц и пустую склянку, вынул их и в свете луны посмотрел на иглу. Открыл чемоданчик, бросил туда сначала склянку, потом шприц. Щелкнув замком, спросил себя, зачем он, вводя сто миллилитров морфия, простерилизовал иглу.

Когда бы Фрэн Уолкер ни говорила или ни думала о своем детстве, она всегда вспоминала розовые платья и больших собак, коллекции камней и купание в гранитном бассейне, редкие пикники и частые игры в «короля горы», «маяк» и «утку на скале». Ночью же, наедине с собой, сидя за столом дежурной медсестры на втором этаже больницы «Миллз мемориал», она смятенно вспоминала детство, каким оно было на самом деле — одиноким и несчастным.

Мистер Уолкер имел собственную небольшую лесопилку в Сагаморе, одном из многочисленных городков Индианы, где и жила Фрэн в большом каркасном доме на шести акрах неиспользовавшихся пастбищ. Миссис Уолкер умерла, когда Фрэн была еще совсем крошечной, поэтому она даже не помнила свою настоящую мать. Мачеху свою, однако, она помнила — маленькую женщину с поджатыми губами и худым лицом, буквально дрожавшую над своим мужем и домом, которым неожиданно завладела. Фрэн обожала отца и отчаянно старалась угодить ему. А поскольку он ничего не желал так сильно, как дружбы между дочерью и своей второй женой, она делала бесконечные попытки завоевать расположение новой матери. Однако ее проявления любви оставались без ответа.

Мачеха постоянно ревновала к ней отца и злилась, совершенно не понимая душевных порывов и поступков девочки.

Фрэн чувствовала, что из-за этого у нее развивается комплекс неполноценности. Пытаясь возвыситься в глазах собственного отца и завоевать хотя бы минутное восхищение мачехи, она стала выдумывать всякие небылицы о своих друзьях, о своих чувствах, о школе. Выдумки, однако, постоянно разоблачались, и в конце концов раздраженная миссис Уолкер настояла, чтобы Фрэн отправили в ближайший летний лагерь. «Там дают специальный почетный знак, — сказала она, — и если ты его получишь — все лето без вранья, — тогда мы будем уверены, что ты перестала быть лгуньей, и подарим тебе что-нибудь особенное».

— Мы подарим тебе пони, — пообещал отец.

Фрэн хотела пони. Но еще сильнее она хотела выдержать испытание. С огромным трудом через два месяца честности она, наконец, получила почетный значок и принесла его домой, крепко зажав в кулаке. Она не вынимала его из кармана, а ждала, ждала всю дорогу от станции, ждала, пока они пили в гостиной остывший чай, ждала самого подходящего момента, чтобы заявить о своей блистательной победе.

— Ну? — спросила, наконец, миссис Уолкер, когда чаепитие было закончено. — Ну, Фрэн?

— Я… — волнуясь все сильнее, она перевела дыхание, подыскивая нужные слова.

— Не скрывай ничего, Фрэн. — Мачеха обреченно вздохнула. — Мы знаем, что ты не получила значок, поэтому не имеет смысла лгать.

Фрэн открыла и закрыла рот. Некоторое время она сидела неподвижно, потом встала, вышла во двор и стала смотреть на зеленую траву, где должна была пастись ее лошадка. Она вытащила из кармана зеленый фетровый значок, нежно потрогала его пальцем и спрятала в саду под большим камнем. Она вернулась в дом и заявила: «Да, я не получила его». И мачеха сказала: «Ну что ж, по крайней мере, на этот раз ты не наврала».

Отец успокаивал ее, пока она плакала о том, что все ее старания были напрасны.

В утешение отец купил ей ирландского сеттера. Она любила Альфреда, ей нравилось смотреть, как он бегает и прыгает по полянке, взвиваясь иногда над высокой травой. Ей было тогда двенадцать лет. Через два года Альфред попал под почтовый фургон, а она полюбила мальчика, который ходил с ней в одну школу. Они познавали друг друга в сене маленького стойла, приготовленного для ее пони, а через несколько недель она сама помогла мальчику овладеть ею, хотя и заплакала в последний момент от нестерпимой боли.

В восемнадцать лет Фрэн поступила в школу медсестер в Дес-Мойнесе. Там она близко познакомилась с одним врачом — впечатлительным смуглым молодым человеком, который любил ее и ценил ее безрассудную преданность. Потом она уехала работать в Филадельфию, где и попала в историю из-за больного и его разгневанной жены, которая стояла тогда в дверях и вопила, и глаза у нее вылезали из орбит. Несколько месяцев она уединенно жила в Нью-Йорке, снимая меблированную комнату, затем были Ист-Нортон и Берт Мосли, и Паркер Уэлк, и Гай Монфорд, и постепенное осознание самой себя длинными зимними ночами во время бдения за столиком дежурной медсестры, когда она пыталась разобраться в собственных чувствах: желании любить и быть любимой, ненависти к подлецам, сострадании к униженным. Наверно поэтому она и выбрала профессию медсестры. Любой больной был по-своему близок ей. Чтобы облегчить страдания людей, она каждый раз отдавала им частицу своей души. Ее очень ценили здесь. Для Фрэн было просто и естественно любить хныкающего малыша и старую умирающую, немного не в своем уме женщину, и молодую мать, рожающую своего первого ребенка и трогательно беспокоющуюся о ждущем в коридоре муже.

— Наверно поэтому, — сказала она вслух. — Наверно поэтому. — Она закурила сигарету и посмотрела на крошечные часики, лежавшие на зеленом регистрационном журнале. Было без десяти шесть. Доктор Боллз уже ушел, ушла и Ида Приммер. Миссис Роскоу умиротворенно спала, как, прочем, и ее сын в боксе на первом этаже. За окнами светало, и Фрэн подумала, что скоро проснутся больные и начнется новый день.

Раздался звонок, и на световом табло зажегся номер комнаты Паркера Уэлка. Фрэн поднялась и медленно пошла на вызов. Паркер должен был уйти из больницы четыре дня назад. Интересно, почему он до сих пор здесь, подумала она. Сколько еще ей придется разговаривать с ним, ухаживать за ним, выполнять его поручения и, вообще, быть внимательной к нему, отгоняя мысль о том, что привело его сюда.

Паркер попросил подкладное судно.